Страница 106 из 109
– Вы так не думаете, сударыня, – отвечал господин де Немур, – никакой долг вас не связывает более, вы свободны; и если бы я смел, то сказал бы вам, что в вашей воле сделать так, чтобы однажды долг потребовал от вас хранить те чувства, что вы питаете ко мне.
– Мой долг, – возразила она, – навеки запрещает мне думать о ком-либо, и о вас больше, чем обо всех прочих, по причинам, которые вам неизвестны.
– Быть может, они мне и неизвестны, сударыня, – отвечал он, – но это ложные причины. Я знаю, что принц Клевский считал меня более счастливым, чем я был на самом деле, и что он вообразил, будто вы одобряли те неразумные поступки, которые страсть заставляла меня совершать без вашего ведома.
– Не будем больше говорить об этой истории, – сказала она, – сама мысль о ней мне непереносима; она вызывает во мне стыд и слишком мучительна своими последствиями. Нет сомнений, что вы были причиной смерти принца Клевского: подозрения, которые внушало ему ваше неразумное поведение, стоили ему жизни, как если бы вы отняли ее собственными руками. Подумайте, что я должна была бы делать, если б вы оба дошли до этой крайности и случилось бы такое несчастье. Я знаю, что в мнении света это не одно и то же; но для меня здесь нет различий, коль скоро я знаю, что вы являетесь причиной его смерти и что это случилось из-за меня.
– Ах, сударыня, – воскликнул господин де Немур, – какой призрачный долг вы противопоставляете моему счастью! Как! Пустая, безосновательная мысль помешает вам сделать счастливым человека, который вам не совсем ненавистен? Как! Казалось, я могу питать надежды провести с вами всю мою жизнь; судьба повелела мне любить достойнейшую особу на свете; я нашел в ней все, что делает женщину обожаемой возлюбленной; она не чувствует ненависти ко мне, и поведение ее такое, какого только можно желать от женщины. Ведь вы единственная, сударыня, в ком эти две вещи сочетаются в такой степени. Все, кто женятся на возлюбленных, отвечающих им взаимностью, трепещут от страха, что те будут вести себя с другими так же, как вели себя с ними; но с вами, сударыня, страшиться нечего, вы даете лишь поводы для восхищения. И вот, говорю я себе, неужели передо мной мелькнуло такое блаженство лишь для того, чтобы я увидел, как вы сами воздвигаете к нему преграды? Ах, сударыня, вы забываете, что предпочли меня всем прочим, или, вернее, вы никогда и не дарили меня таким предпочтением: вы ошиблись, а я обманывал себя пустыми надеждами.
– Вы не обманывались, – отвечала она, – голос долга, может быть, звучал бы для меня не столь громко, если б не то предпочтение, о котором вы говорите, и оно-то и заставляет меня предвидеть беду, если я свяжу себя с вами.
– Мне нечего возразить вам, сударыня, – сказал он, – когда вы говорите, что страшитесь беды; но признаюсь, после всего, что вы соблаговолили мне сказать, я не ждал довода столь жестокого.
– Это довод настолько лестный для вас, – проговорила принцесса Клевская, – что мне даже было нелегко его вам привести.
– Увы, сударыня, – отвечал он, – каких слишком лестных для меня слов вы можете бояться после того, что сейчас мне сказали?
– Я хочу еще вам кое-что сказать, с той же искренностью, с какой и начала, – продолжала она, – я отброшу веления сдержанности и осторожности, которым должна бы следовать в первой беседе; но молю вас выслушать меня не прерывая. Полагаю, что ваша преданность заслужила от меня слабого вознаграждения – не скрывать от вас моих чувств и представить их вам такими, какие они есть. Очевидно, это будет единственный раз в моей жизни, когда я позволю себе вам их показать; и все же мне трудно вам признаться, не стыдясь, что если вы не будете любить меня так, как сейчас, то узнать об этом наверное покажется мне таким ужасным несчастьем, что, и не будь у меня столь неопровержимых доводов долга, сомневаюсь, решилась бы я подвергнуть себя опасности такого несчастья. Я знаю, что вы свободны, что я свободна тоже и что дела обстоят так, что людям, быть может, и не в чем будет упрекнуть ни вас, ни меня, если мы свяжем свои судьбы навеки. Но сохраняют ли мужчины свою страсть в таких вечных союзах? Следует ли мне надеяться на чудо, и могу ли я пойти на то, чтобы ясно видеть, как угасает эта страсть, составлявшая все мое блаженство? Принц Клевский был, может быть, единственным мужчиной на свете, способным хранить любовь в браке. Судьба не пожелала, чтобы я смогла воспользоваться этим счастьем; но, быть может, и его страсть длилась лишь потому, что он не встретил ответной страсти во мне. Но подобного средства сохранить вашу у меня не будет; я думаю даже, что преграды и были причиной вашего постоянства. Их было достаточно, чтобы разжечь в вас желание их преодолеть, а мои невольные поступки и то, что вы узнали по воле случая, внушили вам достаточно надежд, чтобы вы не готовы были отступить.
– Ах, сударыня, – прервал ее господин де Немур, – я не могу хранить молчание, как вы велели; вы слишком несправедливы ко мне и слишком ясно даете мне понять, насколько вы далеки от благосклонного мнения обо мне.
– Признаю, – отвечала она, – что страсти могут двигать мною; но они не могут меня ослепить. Мне ничто не препятствует понять, что вы родились с предрасположением к ветрености и всеми качествами, нужными для успеха в любовных делах. У вас уже было много увлечений, будут и еще; я перестану составлять ваше счастье; я увижу, как вы питаете к другим те чувства, какие питали ко мне. Это будет для меня жгучей болью, и я не могу даже быть уверена, что не познаю мук ревности. Я сказала вам слишком много, чтобы скрывать, что вы мне их уже доставляли; и я так жестоко страдала в тот вечер, когда королева дала мне письмо госпожи де Темин, якобы адресованное вам, что воспоминания об этом приводят меня к мысли, будто большего несчастья нет на свете. Все женщины, из тщеславия или по склонности, желают привлечь вас к себе. Мало найдется таких, кому бы вы не нравились; мой опыт велит мне полагать, что нет таких, кому вы не могли бы понравиться. Я всегда буду думать, что вы влюблены и любимы, и нечасто буду обманываться. В таком положении мне останется только страдать; не знаю даже, посмею ли я вам пенять. Упреки делают поклоннику, но делают ли их мужу, который виноват лишь в том, что он вас больше не любит? И если я и сумею привыкнуть к такому несчастью, сумею ли я привыкнуть к тому, что мне всегда будет казаться, будто принц Клевский обвиняет вас в своей смерти, упрекает меня за мою любовь к вам, за мой брак с вами и заставляет меня почувствовать различие между его привязанностью и вашей? Невозможно, – прибавила она, – переступить через доводы столь убедительные; я должна оставаться в нынешнем моем положении и при своей решимости никогда его не менять.
– Неужели вы думаете, что это в ваших силах, сударыня? – воскликнул господин де Немур. – Вы полагаете, что ваша решимость способна противиться человеку, который вас обожает и имеет счастье вам нравиться? Мадам, устоять перед тем, кто нам нравится и кто нас любит, много труднее, чем вы думаете. Вы поступали так из суровой, едва ли не беспримерной добродетели, но эта добродетель не препятствует более вашим чувствам, и я надеюсь, что вы подчинитесь им против воли.
– Я знаю, что нет ничего труднее того, что я хочу сделать, – отвечала принцесса Клевская, – и сомневаюсь в своих силах в то самое время, как привожу свои доводы. То, что я считаю своим долгом перед памятью принца Клевского, не устояло бы, не будь оно поддержано соображениями моего покоя; а доводы о покое нуждаются в поддержке соображений долга. Но хотя я и сомневаюсь в самой себе, я верю, что никогда не переступлю через поставленные себе запреты, но и не надеюсь, что смогу победить свою склонность к вам. Она сделает меня несчастной, и я откажусь от встреч с вами, какого бы насилия над собой мне это ни стоило. Заклинаю вас всей той властью, что я имею над вами, не искать случая увидеться со мною. Я в таком положении, которое делает преступным все, что было бы позволительно в другое время, и простые приличия запрещают всякие отношения между нами.