Палаццо Форли

— Палаццо Форли?.. Что такое палаццо Форли?

— Неужто вы до сих пор о нем не слыхали! Это один из самых древних домов у нас… обветшал, запущен ужасно, это правда, но в нем сохранилось еще знаменитое собрание очень хороших и дорогих картин. Ваш француз там беспрестанно: не то картины собирается купить, не то ухаживает за синьориной… уж про то черт знает, а не я!

— Синьорина? а кто она такая? молоденькая, хорошенькая?..

— Как? он вам и этого не сообщил, ваш де Монроа?.. Хорош же друг! Синьорина, вот видите, не кто иная, как падрона дома, маркезина Пиэррина Форли, сирота, сестра этого повесы и сорванца Лоренцо, последнего, во всех отношениях последнего маркиза из рода Форли… Живет она себе одна, покуда братец кутит в Венеции, никуда не показывается, никого не принимает; только одно исключение из общего правила сделано в пользу обольстительного парижанина; а так как девушке лет с двадцать — самая пора! немудрено, что вашему другу с ней очень не скучно!

— Но хороша ли эта маркезина?

— Гм, так себе, говорят, что недурна!.. я так слышал. — И eccelenza беспечно, с совершенно равнодушным видом, стал рассматривать набалдашник своей трости.

В это время на него исподлобья были обращены маленькие, сероватые и вечно прищуренные глазки его приятеля, командора: какое-то злобное удовольствие сверкало в этих глазах, осененных густыми рыжеватыми бровями; они точно читали внутреннюю досаду в душе беззаботного на вид обладателя странной трости и смешного перстня; они будто ловили на лице его приметы сдерживаемого волнения и замешательства.

Вообще синьор комендаторе, очень спокойный и безучастный, когда разговор относился только к одному Ашилю, начал быть внимательным, как только коснулись палаццо Форли и самой маркезины; но наружность его сохранила прежнее спокойствие и ничто в нем не изобличало любопытного наблюдения.

Молодой путешественник, напротив, вовсе не скрывал своего любопытства и подробно расспрашивал графа о палаццо Форли, о маркезине и обо всем, что к ним относилось. Граф довольно отчетливо рассказал: кто были прежние Форли, как они были богаты и сильны, как постепенно обеднели, вследствие того, что несколько поколений сряду переженилось на каких-то интригантках из самой грубой черни, «за что все родные и свойственники дома Форли очень справедливо. от него отступились и отреклись!» — прибавил наш рассказчик с благородным негодованием истинного и прямого потомка Карла Великого и Юлия Кесаря.

— Теперь, — продолжал он, — в этом семействе осталось только двое существ, и то никуда не годных. Лоренцо, игрок и мот, да Пиэррина, странная девушка, нелюбимая флорентийским знатным обществом, куда ее не принимают!

— За что же? — настаивал путешественник. — Если она молода и хороша, за что же такая немилость к девушке, которая ничуть не виновата, что деды и прадеды ее заключали неравные союзы?

— Уж мне, право, все равно, синьор, — я против нее ничего не имею, да и иметь не хочу, потому что я ее вовсе не знаю, ей-Богу не знаю! Но вот синьор комендаторе — один из тех, которые не могут и не должны простить отродьям Форли их нечистокровного происхождения: — сам же он не то чтобы признавался или был признан им сродни, но… оно… знаете, бывают такие случаи, верно, и у вас, также, как у нас грешных!.. Он имеет честь принадлежать издали одному из прежде умерших маркизов и может почитаться «delia casa dei Forlli» (из дома Форли). И вот почему он вправе осуждать и замечать неблаговидные действия последних потомков этого переродившегося дома!

Поименованный командор, по-видимому, был очень недоволен этою выходкою своего соотечественника и отчаянными жестами хотел прервать графское красноречие… Но поток был спущен — телеграфия командора осталась безуспешной! — Восхищенный вниманием молодого чужестранца, словоохотливый итальянец продолжал сыпать безопасные насмешки и колкости на палаццо Форли и его обывателей, припутывая и синьора Ашиля, за то, что он связывается с такими людьми и может попасться с ними в беду… Разгорячившись собственными словами, граф уже не воздерживался, не выбирал своих выражений и они становились так обидны для Ашиля, что приятель его снова начинал сердиться и негодовать.

В эту минуту на пороге задней комнаты показался Монроа, окончивший чтение журналов.

Приятель увидел его, и, вставая, чтоб идти ему навстречу, успел наскоро проговорить его врагу: «Кстати, вот и сам Ашиль!.. извольте продолжать, посмотрим, что-то он скажет, когда услышит ваши толки о нем!»

Но обладатель громоздких украшений, фальшивых манишек и голубого галстука встал еще поспешнее и, ретируясь без оглядки из кофейной, пробормотал тоном, заметно пониженным двумя бемолями: «Momente, momento, signor forestiere, perche tanta iretta?.. Ci sara tempo!» (Постойте на минуту, зачем так торопиться… еще будет время!)

И с этими словами он исчез из кофейни…

Уходя, храбрый эччеленца кивнул и мигнул командору, вероятно, приглашая последовать за собою в виде прикрытия, но тот притворился, будто, в свою очередь, не видит и не понял всей этой мимики. Он остался на своем месте и взял какую-то газету, чтоб придать себе наружность занятого человека…

Молодые люди дружески пожимали друг другу руки.

— Любезный Монроа, — сказал тот, кого итальянский граф называл иностранцем, — вы как нельзя больше кстати появились сюда, — эта старая обезьяна, граф Валорми, скалит зубы на ваш счет и подшучивает над вашею новою любовью к какой-то маркезине; отсыпьте ему одну из ваших парижских острот, после которой он надолго прикусит свой коварный язык… Мне будет забавно видеть, как он струсит от одного вашего косого взгляда. Но где же он?

Говорящий обернулся к тому столу, у которого только что оставил эччеленцу, но место было пусто и самый след Валорми уже простыл.

— Пропал!.. Ей-Богу, пропал!.. вот молодец!.. за глаза мастер храбриться и острить, а покажись только, так и нет его, исчез, пропал, испарился, корпо ди Бакко, молодец!..

— Полно, милый друг! — отвечал Ашиль, улыбаясь. — Разве вас еще может удивлять маленькая гнусность такого человека. Разве вы не знаете Валорми и его худой славы в здешнем обществе?.. Сплетник, лгун, хвастун, вестовщик, а главное, корчит патриота, — ненавидит всех иностранцев и преследует их своим ядовитым языком, не находя удобным или безопасным, иначе с ними переведаться… Таких дикобразов можно насчитать по нескольку в каждом городе Италии; я к ним привык, и меня они больше не сердят, а забавляют!

— Но так как в каждой лжи и в каждом прибавлении непременно есть кое-какая истина, то и под выдумкой этого пугала должно подозревать прекрасную действительность: вы влюблены, вы счастливы, мой добрый Ашиль?.. поздравляю вас от души!

— В кого?.. про что вы говорите?

— Про какое-то чудо, невидимку, про известную или, лучше сказать, неизвестную маркезину, живущую в неприступном и таинственном палаццо… Боже мой!.. ведь это настоящий роман, по крайней мере, первая глава его! Но с вами я спокоен: Монроа не заставит долго ждать развязки! Счастливец!.. Что бы такому случаю когда-нибудь пасть на меня!

— Вы бредите, друг мой, или вам точно сочинил нелепую сказку этот померанцевый Валорми; я, право, никем не занят и ни за кем не волочусь!

— Нет!.. Ну, хорошо! — тем лучше для вас!.. или скорее тем хуже! Зачем даром тратить время?.. Но если вы не влюблены, не заняты, что же значат ваши ежедневные посещения палаццо Форли?

— Палаццо Форли?.. как, они уж и про это разведали?.. О, в палаццо Форли я хожу восхищаться чудными картинами и рыться в редких рукописях! я не скрываю, что палаццо Форли занимает меня чрезвычайно и составляет для меня одну из величайших приманок всей Флоренции.

Последние слова были произнесены очень громко.

— Это, может быть, правда, — кто в Италии не влюбляется в картины и не увлекается рукописями? Но одно другому не мешает, напротив, часто способствует! Говорят, в палаццо Форли живая приманка не уступает другим, и маркезина Пиэррина…