Белла Ахмадулина

Стена

Юрию Ковалю

Вид из окна: кирпичная стена.Строки или палаты посетительстены моей пугается сперва.Стена и взор, проснитесь и сойдитесь! —я говорю, хоть мало я спала,под утро неусыпностью пресытясь.Двух розных зорь неутолима страсть,и ночь её обходит стороною.Пусть вам смешно, но такова же связьмеж мною и кирпичного стеною.Больничного диковинкою став,я не остерегаюсь быть смешною.Стена моя, всё трудишься, корпишьдля цели хоть полезной, но не новой.Скажи, какою ныне окропишьмою бумагу мыслью пустяковой?Как я люблю твой молодой кирпичза тайный смысл его средневековый.Стене присущ былых времён акцент.Пред-родствен ей высокородный замок.Вот я сижу: вельможа и аскет,стены моей заносчивый хозяин.Хочу об этом поболтать – но с кем?Входил доцент, но он суров и занят.Ещё и тем любезна мне стена,что чётко окорачивает зренье.Иначе мысль пространна, не стройна,как пуха тополиного паренье.А так – в её вперяюсь письменаи списываю с них стихотворенье.Но, если встать с кровати, сесть левей,сидеть всю ночь, и усидеть подоле,я вижу, как усердье тополеймне шлёт моих же помыслов подобье,я слышу близкий голос кораблей,проведавший больничное подворье.Стена – ревнива: ни щедрот, ни льгот.Мгновенье – и ощерятся бойницы.Она мне не показывает львов,сто лет лежащих около больницы.Чтоб мне не видеть их курчавых лбов,встаёт меж нами с выраженьем львицы.Тут наш разлад. Я этих львов люблю.Всех, кто не лев, пускай берут завидки.Иду ко львам, верней – ко льву и льву,и глажу их чугунные загривки.Потом стене подобострастно лгу,что к ним ходила только из-за рифмы.В том главное значение стены,что скрыт за нею город сумасходный.Он близко – только руку протяни.Но есть препона совладать с охотойиметь. Не возымей, а сотворивсё надобное, властелин свободный.Всё то, что взять могу и не беру:дворцы разъединивший мост Дворцовый(и Меньшиков опять не ко двору),и Летний сад, и, с нежностью особой,всех львов моих – я отдаю Петру.Пусть наведёт порядок образцовый.Потусторонний (не совсем иной —застенный) мир меня ввергает в ужас.Сегодня я прощаюсь со стеной,перехожу из вымысла в насущность.Стена твердит, что это бред ночной, —не ей бы говорить, не мне бы слушать.Здесь измышленья, книги и цветысо мной следили дня и ночи смену(с трудом – за неименьем темноты).Стена, прощай. Поднять глаза не смею.Преемник мой, как равнодушно ты,как слепо будешь видеть эту стену.Июнь 1984Ленинград

Побережье

Льву Копелеву

Не грех ли на залив сменятьдом колченогий, пусторукий,о том, что есть, не вспоминать,иль вспоминать с тоской и мукой.Руинам предпочесть роднымчужого бытия обломкии городских окраин дымвдали – принять за весть о Блоке.Мысль непрестанная о нёмбольному Блоку не поможет,и тот обещанный лимонздоровье чьё-то в чай положит.Но был так сильно, будто естьдень упоенья, день надежды.День притаился где-то здесь,на этом берегу, – но где же?Не тяжек грех – тот день искатьв каменьях и песках рассвета.Но не бесчувственна ли мать,избравшая занятье это?Упрочить сердце, и детейподкинуть обветшалой детской,и ослабеть для слёз о тех,чьё детство – крайность благоденствии.Услышат все и не поймутнамёк судьбы, беды предвестье.Ум, возведённый в абсолют,не грамотен в аз, буки, веди.Но дом так чудно островерх!Канун каникул и варенья,день Ангела, и фейерверк,том золочёный Жюля Верна.Всё потерять, страдать, стареть —всё ж меньше, чем пролёт дорогииз Петербурга в Сестрорецк,Куоккалу и Териоки.Недаром протяжён уютблаженных этих остановок:ведь дальше – если не убьют —Ростов, Батум, Константинополь.И дальше – осенит крестомскупым Святая Женевьева.Пусть так. Но будет лишь потомвсё то, что долго, что мгновенно.Сначала – дама, господин,приникли кружева к фланели.Всё в мире бренно – но не сын,вверх-вниз гоняющий качели.Не всякий под крестом, кто юниль молод, мёртв и опозорен.Но обруч так летит вдоль дюн,июнь, и небосвод двузорен.И господин и дама – тотимеют облик, чьё решенье —труды истории, итог,триумф её и завершенье.А как же сын? Не надо знать.Вверх-вниз летят его качели,и юная бледнеет мать,и никнут кружева к фланели.В Крыму, похожий на него,как горд, как мёртв герой поручик.Нет, он – дитя. Под Рождествокакие он дары получит!А чудно островерхий дом?Ведь в нём как будто учрежденье?Да нет! Там ёлка под замко́м.О Ты, чьё празднуют рожденье.Ты милосерд, открой же дверь!К серьгам, браслетам и оковампривыкла ли турчанка-ель?И где это – под Перекопом?Забудь! Своих детей жалейза то, что этот век так долог,за вырубленность их аллей,за бедность их безбожных ёлок,за не-язык, за не-латынь,за то, что сирый ум – бледнеебез книг с обрезом золотым,за то, что Блок тебе больнее.Я и жалею. Лишь затемстою на берегу залива,взирая на чужих детейтак неотрывно и тоскливо.Что пользы днём с огнём искатьснег прошлогодний, ветер в поле?Но кто-то должен так стоятьвсю жизнь возможную – и доле.14–15 мая 1985Репино