Белла Ахмадулина

«Согласьем розных одиночеств…»

Фазилю Искандеру

Согласьем розных одиночествсоставлен дружества уклад.И славно, и не надо новшествновей, чем сад и листопад.Цветёт и зябнет увяданье.Деревьев прибылен урон.На с Кем-то тайное свиданьеопять мой весь октябрь уйдёт.Его присутствие в природенаглядней смыслов и примет.Я на балконе – на перронеразлуки с Днём: отбыл, померк.День девятнадцатый, октябрьский,печально щедрый добродей,отличен силой и окраскойот всех, ему не равных дней.Припёк остуды: роза блекнет.Балкона ледовит причал.Прощайте, Пущин, Кюхельбекер,прекрасный Дельвиг мой, прощай!И Ты… Но нет, так страшно близокко мне Ты прежде не бывал.Смеется надо мною призрак:подкравшийся Тверской бульвар.Там до́ма двадцать пятый нумерменя тоскою донимал:зловеще бледен, ярко нуден,двояк и дик, как диамат.Издёвка моего Лицеяпошла мне впрок, всё – не беда,когда бы девочка Лизеттасо мной так схожа не была.Я, с дальнозоркого балкона,смотрю с усталой высотыв уроки времени былого,чья давность – ста́рее, чем Ты.Жива в плечах прямая сажень:к ним многолетье снизошло.Твоим ровесником оставшись,была б истрачена на что?На всплески рук, на блёстки сцены,на луч и лики мне в лицо,на вздор неодолимой схемы…Коль это – всё, зачем мне всё?Но было, было: буря с мглою,с румяною зарей восток,цветок, преподносимый мноюстихотворению «Цветок»,хребет, подверженный ознобу,когда в иных мирах гулялмеж теменем и меж звездоюпрозрачный перпендикуляр.Вот он – исторгнут из жаровенподвижных полушарий двух,как бы спасаемый жонглёромпочти предмет: искомый звук.Иль так: рассчитан точным зодчимотпор ветрам и ветеркам,и поведенья позвоночникблюсти обязан вертикаль.Но можно, в честь Пизанской башни,чьим креном мучим род людской,клониться к пятистопной блажиночь напролёт и день-деньской.Ночь совпадает с днём коротким.Вдруг, насылая гнев и гнёт,потёмки, где сокрыт католик,крестом пометил гугенот?Лиловым сумраком аббатстваприкинулся наш двор на миг.Сомкнулись жадные объятьяраздумья вкруг друзей моих.Для совершенства дня благого,покуда свет не оскудел,надземней моего балконавнизу проходит Искандер.Фазиля детский смех восславитьуспеть бы! День, повремени.И нечего к строке добавить:«Бог помочь вам, друзья мои!»Весь мой октябрь иссякнет скоро,часы, с их здравомысльем споря,на час назад перевели.Ты одинокий вождь простора,бульвара во главе Тверского,и в Парке, с томиком Парни́прости быстротекучесть слова,прерви медлительность экспромта,спать благосклонно повели…19 и в ночь на 27 октября 1996

«Ровно полночь, а ночь пребывает в изгоях…»

Олегу Грушникову

Ровно полночь, а ночь пребывает в изгоях.Тот пробел, где была, всё собой обволок.Этот бледный, как обморок, выдумка-город —не изделье Петрово, а бредни болот.Да и есть ли он впрямь? Иль для тайного делаускользнул из гранитной своей чешуи?Это – бегство души из обузного телавдоль воздетых мостов, вдоль колонн тишины.Если нет его рядом – мне ведомо, где он.Он тайком на свидание с теми спешит,чьим дыханием весь его воздух содеян,чей удел многоскорбен, а гений смешлив.Он без них – убиенного рыцаря латы.Просто благовоспитан, не то бы давнобросил оземь всё то, что подъем лют атланты,и зарю заодно, чтобы стало темно.Так и сделал бы, если б надежды и вестине имел, что, когда разбредётся наш сброд,все они соберутся в условленном месте.Город знает про сговор и тоже придёт.Он всегда только их оставался владеньем,к нам был каменно замкнут, иль вовсе не знал.Раболепно музейные туфли наденем,но учтивый хозяин нас в гости не звал.Ну, а те, кто званы и желанны, лишь нынеотзовутся. Отверстая арка их ждёт.Вот уж в сборе они, и в тревоге: меж ниминет кого-то. Он позже придёт, но придёт.Если ж нет – это белые ночи всего лишь,штучки близкого севера, блажь выпускниц.Ты, чьей крестного мукою славен Воронеж,где ни спишь – из отлучки твоей отпросись.Как он юн! И вернули ему телефоныобожанья, признанья и дружбы свои.Столь беспечному – свидеться будет легко лис той, посмевшей проведать его хрустали?Что проведать? Предчувствие медлит с ответом.Пусть стоят на мосту бесконечного дня,где не вовсе потупилась пред человеком,хоть четырежды сломлена воля коня.Все сошлись. Совпаденье счастливое длится:каждый молод, наряден, любим, знаменит.Но зачем так печальны их чудные лица?Миновало давно то, что им предстоит.Всяк из них бесподобен. Но кто так подробночёрной оспой извёл в наших скудных чертахробкий знак подражанья, попытку подобья,чтоб остаток лица было страшно читать?Всё же сто́ит вчитаться в безбуквие книги.Её тайнопись кто-то не дочиста стёр.И дрожат над умом обездоленным нимбы,и не вырван из глаз человеческий взор.Это – те, чтобы нас упасти от безумья,не обмолвились словом, не подняли глаз.Одинокие их силуэты связуя,то ли страсть, то ли мысль, то ли чайка неслась.Вот один, вот другой размыкается скрежет.Им пора уходить. Мы останемся здесь.Кто так смел, что мосты эти надвое режет —для удобства судов, для разрыва сердец.Этот город, к высокой допущенный встрече,не сумел её снесть и помешан вполне,словно тот, чьи больные и дерзкие речиснизошёл покарать властелин на коне.Что же городу делать? Очнулся – и строен,сострадания просит, а делает вид,что спокоен и лишь восхищенья достоин.Но с такою осанкою – он устоит.Чужестранец, ревнитель пера и блокнота,записал о дворце, что прекрасен дворец.Утаим от него, что заботливый кто-тодрагоценность унёс и оставил ларец.Жизнь – живей и понятней, чем вечная слава.Огибая величье, туда побреду,где в пруду, на окраине Летнего сада,рыба важно живёт у детей на виду.Милый город, какая огромная рыба!Подплыла и глядит, а зеваки ушли.Не грусти! Не отсутствует то, что незримо.Ты и есть достоверность бессмертья души.Но как странно взглянул на меня незнакомец!Несомненно: он видел, что было в ночи,наглядеться не мог, ненаглядность запомнил —и усвоил… Но город мне шепчет: молчи!Июнь 1984Ленинград