Страница 20 из 76
Оперативные фонды в турецких лирах находились в моем распоряжении, однако генерал выдал Ионченко свои деньги, около 200 лир (40 долларов в 1956 году), чтобы заплатить за сведения. Это было сделано для того, чтобы я ничего не узнал. Сумма довольно приличная, и, чтобы скрыть это от меня, ее не стали брать из оперативного фонда. Теперь же, когда это произошло, генерал мне во всем признался. Мы стали спорить. Я сказал ему, что он всегда обвинял меня, что я плохой и неопытный оперативник и не вербую агентов. Он готовил к отправке телеграмму в Москву, и я спросил его: «Вы коммунист?»
Когда он ответил: «Да», я спросил его, почему же тогда он соврал и не выполнил приказ о приостановке операций во время визита шаха. Он попросил меня уйти из его кабинета, сказав, что меня это не касается, на что я заявил, что сообщу обо всем случившемся по другому каналу.
Потом я доложил о происшедшем по каналу КГБ, через наших «соседей». Резидентом КГБ был тогда полковник Павел Дмитриевич Ерзин, о нем-то я вам и рассказываю. Теперь Ерзин вербует студентов в негритянском университете, куда посылают учиться молодежь из Африки, — Университете дружбы имени Патриса Лумумбы. Эти студенты, когда вернутся к себе на родину, создадут для нас мощную резидентуру. Думаю, что Ерзин уже дослужился до генерала. Он уже был резидентом КГБ в Индии под прикрытием должности советника.
Мою телеграмму получил начальник КГБ Серов, тот самый Серов, который теперь является начальником ГРУ. Серов сразу же сообщил об этой телеграмме Хрущеву, поскольку обо всех проступках офицеров необходимо докладывать в Президиум. Генерал-лейтенант Михаил Шалин (начальник ГРУ) передал донесение и от Рубенко, в котором тот пытался оправдать невыполнение приказа. В то время министром обороны был маршал Жуков, и телеграмма дошла до начальника штаба. Когда Хрущев увидел мою телеграмму и донесение Рубенко, он заорал: «Какой дурак врет — Пеньковский или генерал? Выяснить и доложить».
Я сказал правду, и меня можно обвинить лишь в том, что я грубо разговаривал с генералом. Но это из-за того, что он все время несправедливо меня критиковал. Я не получил никакого выговора, даже по партийной линии, а генерал Рубенко получил от Жукова строгий выговор за «должностную некомпетентность».
Вскоре после моего отъезда из Турции его перевели и недавно уволили. Теперь он работает начальником отдела в институте региональных исследований.
Серов запомнил мое имя благодаря телеграмме. Мы называем КГБ «соседями», а они нас — «ближайшими соседями».
Еще в Анкаре новый резидент КГБ Вавилов, назначенный на место Ерзина, сделал жене Пеньковского Вере недвусмысленное предложение. Это очень задело Пеньковского{70}. Любовные связи внутри советской колонии в среде дипломатов и разведчиков были обычным делом. Считалось, что безопаснее переспать с кем-нибудь из своих, чем на стороне с иностранцами, которые могут быть потенциальными агентами. (У Пеньковского был роман с женой Вавилова. В одном из разговоров Пеньковский сказал Вавиловой: «Прими ванну, я скоро приду»{71}.)
— Итак, джентльмены, я проработал там до ноября. Я снова анонимно позвонил в турецкую контрразведку и сказал, что помощник куратора вместе с болгарскими агентами выкрали некое военное пособие с турецкой военной выставки. Офицер, с которым я говорил по телефону, сказал на чистом английском, что я должен зайти к нему и переговорить, но я отказался, поскольку в то время еще ничего окончательно не решил. Если бы уже в то время мне было предъявлено обвинение в отношении моего отца и выражено политическое недоверие, я, возможно, никогда бы не вернулся в Советский Союз. Последний раз я позвонил 4 ноября 1956 года, накануне суэцкого кризиса. Вы можете это проверить, поскольку разговор был официально записан[19].
Пеньковский позвонил туркам, чтобы выдать своего коллегу Ионченко и отомстить начальнику, генералу Рубенко. Если бы Рубенко обвинили в несоответствии занимаемой должности, его могли бы отозвать в Москву и назначить на его место Пеньковского. В то время Пеньковский обдумывал свое решение обратиться к полковнику Пику и узнать, как выйти на ЦРУ, но пойти до конца он все еще не решался.
6 ноября 1956 года Пеньковский с женой уехали из Турции. По приезде в Москву он ощутил на себе давление со стороны начальства.
— Этот Рубенко, по всей вероятности, их близкий друг. Он завалил их подарками, и не раз они вместе выпивали. Начальство в Москве недоумевало, почему такой «сопливый» молодой полковник так себя вел по отношению к генералу. Они решили, что я хотел подсидеть генерала, чтобы стать в Турции военным атташе. По правде говоря, когда я был военным атташе, все было организовано куда лучше, чем при генерале, да и агентурная сеть действовала более эффективно.
Но клянусь вам, что не это было причиной, пусть даже я и очень хотел стать военным атташе{72}.
В этот момент принесли бутерброды и сухое белое немецкое вино «Либфраумилх», единственный алкогольный напиток, который мужчины пили во время разговора. После такого «выступления» Пеньковскому нужно было немного отдохнуть. Он чувствовал, что беседа прошла нормально. Что касается англо-американской команды, то рассказ Пеньковского на них произвел большое впечатление. Кайзвальтер, эксперт по ГРУ, нашел, что все даты и сведения о людях, о которых в этот раз говорил Пеньковский, совпадают с действительностью. Команда удостоверилась, что перед ней профессиональный разведчик, и снова договорилась с Пеньковским о встрече.
Глава четвертая
Жизнь и времена
Во время перерыва Пеньковский рассказал членам спецгруппы о своей жизни в Москве. Хотя он был привилегированным представителем офицерского класса и в конце второй мировой войны ему предоставили квартиру улучшенной планировки, повернуться там было негде, сказал он. Уединиться было вообще невозможно, особенно с тех пор, когда к ним переехала его мать. Бьюлик попросил Пеньковского рассказать о том, как и где он живет, как работает, как проводит день.
— Я живу на набережной Максима Горького, 36, квартира 59. Вход со двора, третий подъезд, третий этаж — если бы не было никакого наблюдения, я бы всех вас пригласил к себе домой на чай. В доме есть лифт, старенькая вахтерша. — Любой иностранец, приглашенный в 1961 году в гости к советскому человеку, оказался бы под подозрением. И все началось бы с той самой старенькой вахтерши у лифта, которая сообщила бы о гостях Пеньковского районному офицеру КГБ.
Бьюлик не замедлил спросить о высоте здания. Спецгруппе нужна была полная картина того, как он жил и чем занимался каждый день, поскольку это могло стать оперативно важным в разработке плана выхода с ним на связь. Знание подробностей его будничной жизни помогло бы составить реальную картину его образа жизни и роли в советском обществе. Это позволило бы придумать пути выхода с ним на связь через американских и английских агентов или агентов третьих стран.
Пеньковский сказал, что живет в девятиэтажном сером блочном здании с балконом на последнем этаже. Дом построен в 1944 году.
— Там живут большие люди, — сказал Пеньковский, объяснив, что дом расположен недалеко от штаба Московского военного округа, который отвечает за военную безопасность столицы и близлежащих районов. Кайзвальтер вынул карту, чтобы определить местонахождение дома Пеньковского, который стоял как раз напротив Кремля на другом берегу Москвы-реки.
Бьюлику нужно было знать, сколько семей жило на каждом этаже дома Пеньковского. Из четырех квартир на этаже две были двухкомнатными, две — трехкомнатными. В каждой квартире жило по одной семье, что было, безусловно, лучше, чем коммуналки, еще очень распространенные в шестидесятых годах, когда несколько семей пользовались одной кухней и ванной. Пеньковский жил в двухкомнатной квартире площадью в 35 квадратных метров с женой, дочерью и матерью.
19
Этот телефонный разговор с турками проверен не был, несмотря на просьбу Джеймса Энглтона, начальника контрразведки ЦРУ, поскольку в то время побоялись, что подобная справка может больше создать проблем, чем решить, и подставит Пеньковского.