Страница 94 из 101
Огни погасли. Представление началось. Она вышла на сцену. Не важно, сколько лет прошло. Я посмотрел на Тамми — и снова увидел ее впервые в том тусклом, насквозь прокуренном подвальном клубе в Виллидже, который она наполняла светом и красотой, и этот миг был столь же свеж и ярок, но уже тронут сознанием… сознанием того, что я все испоганил. Иначе никак и не скажешь. Да, такова была истина, такова была вульгарная реальность. Я все испоганил.
Я смотрел на Тамми, слушал ее всего шестьдесят секунд, а потом не выдержал. Пулей вылетел из клуба, сел в такси и вернулся в гостиницу.
И вот я в гостинице.
Я не то чтобы совсем загрустил. У меня не было особого желания завыть от горя. Я просто лежал на кровати, час за часом, уставясь в потолок, и чувствовал всего лишь ту рану, которая осталась у меня в душе с тех пор, как Тамми оставила меня в первый раз. По радио — группа «Руби и Романтики». «Наш день придет». Комната, четыре стены. И одиночество, которое мне не с кем было разделить.
Стук в дверь.
Я продолжал лежать. В чью дверь стучали? Это где-то в коридоре? И стук ли это был…
Снова стук. Стук в мою дверь.
Я встал, подошел к двери, не решаясь открыть. Я был напуган. Я был один и испугался — я боялся, не привидение ли пришло ко мне. Я застыл, и дверная ручка сделалась скользкой под моей вспотевшей ладонью.
Я открыл дверь.
Боже милостивый…
Тамми. Это была… это была моя Томазина.
Я бросился к ней. Я бросился к ней и тут же всем телом осел на пол. Я стоял перед ней на коленях и заливался слезами. Рыдал. И не мог остановиться.
Она взяла мою голову, прижала ее к своему животу. Надо мной послышался шепот:
— Все в порядке, Джеки. Я теперь здесь. Я здесь, и я люблю тебя. Я всегда буду тебя любить. Все остальное не важно.
Ее любовь — любовь, которой мне так недоставало всю жизнь, — полилась на меня ливнем. Она заменяла мне отсутствие всего остального, необходимого для жизни. Все, что мне нужно было, чтобы жить дальше, чтобы существовать, — это Томазина.
Она была рядом. Она была рядом, здесь, со мной, ради меня, но почему? Почему она должна одарять меня своим благословенным присутствием, если единственное, что я сделал, — это исполосовал ей сердце своим обманом? Почему же?..
— Почему я?
Ее руки приподняли мое лицо. Из-за слез она явилась мне как сквозь туман.
Она сказала:
— Ты — необыкновенный, Джеки Манн. И не слушай тех, кто…
Я вскочил, разом стряхнув с себя сон. Нащупал простыни. Лицо у меня было все в поту.
Я был один.
Звонил телефон.
Я поглядел на часы. Ночь прошла — было уже без двадцати десять утра.
Я взял трубку.
— Алло?
— Джеки?
— Чет?
— Мы тут хотим вас немножко отвлечь от гастролей. Мы договорились насчет прослушивания у Салливана — сразу, как вернетесь. Позвоните мне, как только окажетесь в городе.
Чет повесил трубку.
От певцов этого не требовали. От рок-групп тоже. Ни от дрессировщиков собак, ни от эстрадных исполнителей. Только от комиков. Комики должны были являться в отель «Дельмонико», подниматься на одиннадцатый этаж, в шестикомнатный номер, где жили Салливаны, и устраивать шоу лично для Эда. Для Эда и для Роберта Пречта, продюсера Салливана. Эд желал заранее видеть комиков, потому что Эд не доверял комикам. Ведь комедианты по природе своей вольнолюбивы и непредсказуемы. От них только и жди сюрпризов. Эд не любил сюрпризов. Эд любил, чтобы ему предоставляли именно то, за что он платил, и ничего более. Поэтому комикам приходилось делать то, чего не делали ни певцы, ни исполнители рок-н-ролла, ни дрессировщики собак, ни прочие артисты: им приходилось развлекать короля перед тем, как им дозволялось выступить перед всем королевством.
Я отправился в «Дельмонико». На одиннадцатый этаж. Я исполнил свою программу. Я исполнял ее для двух зрителей. Я на своей шкуре почувствовал: не важно, какой у тебя за плечами актерский опыт, — если взять среднее число зрителей, которых ты привык смешить, и вычесть из этого числа сто и еще девяносто восемь, то привычное дело оборачивается совершенно новой задачей. Тут не было смешков, задающих тебе ритм, позволяющих тебе судить о том, как тебя принимают. От Эда и Роберта — только кивки. Изредка — улыбки, видимо означавшие, что им нравились мои номера. Может быть, нравились. А может быть, они просто улыбались, чтобы не показывать, до чего ты им гадок. Трудно сказать. Эд вообще не был особенно улыбчивым, а после того, как в автокатастрофе насмерть разбилась его любимая, он сделался еще более мрачным. С ввалившимися глазами и угрюмым выражением лица он выглядел как профессиональный гробовщик.
Из-за этих кивков и редких улыбок моя пятиминутная программа сжалась до четырех с хвостиком.
Я закончил.
Я поблагодарил Эда, Роберта и вышел из гостиничного номера в коридор. Там меня поджидал Чет, выряженный в свой неизменный синий костюм. Он спросил у меня, как все прошло.
Как все прошло? Двое ребят ухмылялись и кивали головами. Откуда мне знать, как все прошло?
Мы постояли там пару минут.
Из номера вышел Роберт. Попросил называть его просто Бобом. Довольно молодой парень, весь такой чистенький, аккуратный, но по тому, как он говорил — быстренько проанализировал мою программу, процитировал ту шутку, обсудил эту, — я догадался, что Боб стал продюсером шоу благодаря смекалке, а не потому, что женился на дочери босса. Хотя и это он для верности тоже сделал.
Чет принялся за обычную тираду из серии «Джеки Манн — комик что надо»:
— Я же говорил вам, что этот парень — хоть куда. Хорош собой, владеет речью, представительный…
— И смешной, — прибавил Боб, как бы напоминая Чету о самом главном.
— И смешной. Что смешной — об этом и говорить не надо. Я хочу сказать, что в Джеки вы получаете полный набор, действительно полный набор. Телевидение полюбит этого парня, Боб. Говорю вам, телевидение его полюбит.
— Через воскресенье у нас будет свободная щелка в комедийном разделе. Эд хочет вас туда вставить, Джеки.
— Отлично, — ответил за меня Чет.
Боб только улыбнулся в ответ на наигранное воодушевление Чета. Он-то насмотрелся на всяких агентов.
— Так что позвоните мне, обсудим детали.
— Первым же делом завтра утром.
— Джеки. — Боб протянул мне руку. — Классная программа. Вы произведете фурор в нашем шоу. — И он исчез за дверью гостиничного номера.
Чет сказал:
— Это очень, очень… Вы же знаете, Салливан платит гораздо больше, чем во всех других эстрадных шоу на телевидении.
— Дело не в деньгах.
— Да, дело не в деньгах. Конечно. Но и деньги не помешают, ничуть не помешают.
— Спасибо.
Чет бросил на меня вопросительный взгляд — мол, «за что?».
— За то, что устроили мне Салливана.
— Это ваша заслуга. Это вы там исполняли свои номера.
— Ну, тогда спасибо за то, что устроили мне прослушивание.
— Мы же вам обещали устроить прослушивание. А когда мы что-нибудь обещаем… Или, может быть, вы думали, что мы вас обманем? — Чет в шутку сделал обиженное лицо. — Неужели вы могли подумать, что мы для вас ничего не сделаем?
Последнее время, пока я разъезжал по гастролям, мне даже к телефону не удавалось подозвать Чета. Ну да, именно так я и думал. Но я снова повторил:
— Спасибо.
Чет спросил, не хочу ли я отметить событие — зайти куда-нибудь, выпить чего-нибудь. Но я отказался. Мне просто хотелось пойти домой. Хотелось пройтись до дома пешком.
И я отправился домой.
И вот что я вам скажу: пока я шел, я чувствовал себя превосходно. Абсолютно спокойно — несмотря на то, что находился в преддверии того, к чему стремился, ради чего трудился всю жизнь. Я слышал про тех ребят, которые испытывают сверхзвуковые самолеты: как раз перед тем, как они набирают скорость звука, самолеты начинает колбасить и колбасить, а потом… ничего. Они прорывают звуковой барьер, и дальше все идет гладко и плавно. Вот и у меня было в этот момент такое ощущение. У меня было такое ощущение, что все тычки и подзатыльники, вся нервотрепка — все ушло в прошлое. У меня было такое ощущение, будто некий вселенский суд выдал мне подтверждение того, что совершенные мной поступки, как бы там все ни оборачивалось, были правильными. И впервые в жизни, насколько я помнил, у меня появилось ощущение, что теперь-то все в моей жизни потечет как по маслу.