Страница 53 из 89
Вика ни на что и ни на кого, кроме себя самой, не надеялась. В мужчинах она видела больших детей, их отличало от маленьких существование мужской жажды. И если она могла когда-нибудь кого-то напоить, Вика не задумывалась над этим.
Ей казалось, что, бескорыстно даря себя мужчинам, она в какой-то мере защищает их от тягот бытия, помогает бороться с несовершенством мира.
Веры в людей было отпущено этой женщине вдоволь. В каждом встречном человеке она видела только хорошее. Потому отогнала ехидную мыслишку и, будто прося у капитана прощения, обхватила его за шею и порывисто прижалась к Волкову горячим уже телом.
— Ты милый, — шепнула она, — и все хорошо у тебя будет, успокойся, ничего страшного, так случается иногда… Ты ведь давно-давно ни с кем не был. Успокойся, родной, успокойся…
Женщина погладила Волкова по спине. Делала она это не просто нежно, но с некоей осторожностью, что ли, будто боясь обжечь ладонь о горячую спину, готовая в любое мгновенье отдернуть руку.
— Может быть, ты как-нибудь по-другому хочешь? — спросила она тихонько.
Капитан молчал. Он лежал спиною вверх, вытянувшись струной, голый и такой неуютный, без одеяла, давно уже сброшенного на пол. Капитану было неловко и в то же время хорошо.
Ведь капитан явственно понял, что попытки побудить его к деятельности она предпринимает вовсе не ради себя самой. Эротическое начало уступило в женщине иному чувству. Она пытается утешить его, ободрить, поверить в себя, будто успокаивает обиженного злыми людьми мальчишку, и, как подлинная мать, готова сейчас пренебречь любыми придуманными человеческой моралью запретами.
Оцепенение, поразившее капитана, проходило. Растаял кусок льда, и Волков понял, что его снова выпустили на свободу.
— Спасибо, — сказал капитан женщине, — спасибо… Ты хорошая.
Волков был прав.
…Потом капитан уснул, будто провалился в небытие, спал долго и спокойно, без сновидений.
А утром они пили кофе.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Северная Атлантика — далеко не лучшая часть океана. И пожалуй, нет в этом краю квадрата, который не пропахал бы я тралом. Но ко всему на свете привыкаешь, вот только к Лабрадору не нравилось ходить, а все потому, что на Лабрадоре зима — паршивая штука…
С января, иногда и пораньше, начинал пугать капитанов лед. Ураганные ветры, туманы, рваные тралы, заверты — ничего так не выводило из равновесия, как первые льдинки. Вначале махонькие, безобидные, они увеличивались потом в размерах, на глазах грузнели и, прижимаясь друг к другу, создавали такие поля, что мы бросали богатые рыбой места и спускались на юг, к проливу Белл-Айл, на Флемиш-Кап, а то и бежали до Нантакета таскать «солому»[17].
И я, капитан Волков, смертельно боялся льда.
После освобождения из колонии вернулся в Калининград, где когда-то учился в мореходке, где были мои друзья и Галка, ставшая женой Решевского. Два рейса сделал дублером капитана, меня готовились утвердить полноправным мастером, но вскоре понял, что не смогу работать здесь больше, и отправился искать рыбацкого счастья в «Севрыбу». В Мурманском тралфлоте приняли меня хорошо, люди здесь оказались сердечные и открытые. Их участие помогло забыть случившееся недавно. Я ходил старпомом на БМРТ, вникал в разноглубинную рыбалку и незаметно для самого себя вдруг снова стал на море «первым после Бога».
Судном своим я похвастать не мог. Траулер «Нептун» незаслуженно носил гордое имя морского владыки, потому как был устаревшим судном, с изношенной машиной, гнилым корпусом и не имел никакого ледового класса. Честно говоря, узнай Морской Регистр, что «Нептун» болтается во льдах, не миновать конторе скандала. Но план по тресковому филе есть план по филе, и его не выполнишь у Нантакета.
На Лабрадор «Нептун» пришел перед Новым годом и промышлять начал с южных квадратов. Но рыбы здесь было мало, грунт тяжелый, таскали несчастные тоннишки, и через раз трал оказывался разорванным «в драбадан».
Разумеется, я хорошо знал, что в море люди пошли заработать, а обо мне уже говорили в Тралфлоте как об удачливом капитане. И опять же висел на капитанской шее довольно солидный план. Словом, как ни верти, а приходилось бежать на Северный Лабрадор, где понимали по десять — пятнадцать тонн за одно траление и со дня на день ждали появления первых льдов.
«Нептун» перешел на север и разыскал основную группу промышляющих судов. Там мы быстро пристроились к глубинам и грунту, отработали позицию и принялись забивать морозильные трюмы треской. Рыба шла хорошо, на фабрике ее не успевали обрабатывать. Пришлось объявить подвахту. Люди работали весело. Рыбаки понимали, что еще веселее будет им на берегу, когда придут они за получкой.
Мы разменяли вторую сотню тонн мороженой трески, когда появились льды. Двое суток швырял норд-вест водяную пыль, быстро падала температура, и в эфире звучали тревожные голоса капитанов.
Прошел еще один день, и в промысловых квадратах появился лед. Капитаны повздыхали, поохали на совете и принялись добывать рыбу во льдах. Хлопот нам всем, конечно, прибавилось. Сначала искали разводье, набивались в него так, что грозила опасность шарахнуть друг друга, в лучшем случае сцепиться тралами, что тянулись за кормой на добрый километр. Тут же сновали юркие бортовики-иностранцы, добавлял страху туман, неожиданные снежные заряды. Локатор работал не переставая, и капитанам ночью не приходилось спать.
Начались бессонные ночи и для меня.
Больше всего я боялся получить пробоину от удара о льдину во время вытравливания ваеров, когда хочешь или не хочешь, а дай машине полный ход и старайся держать судно точно на курсе, иначе как завернешь трал, что, распутывая его, палубная команда устанет материться, да и время, дорогое промысловое время, потеряешь…
Но какой тут, к чертям, точный курс, когда кругом ледяные обломки размером с пароход, зеленые, синие, дьяволы… А корпус у «Нептуна» хреновенький и ледовых креплений никаких.
Риск, разумеется, был. А кроме того, имели капитаны приказ, настрого запрещавший входить в лед. Не только промышлять, но даже входить в лед возбранялось. Но приказ приказом… Короче, все знали, что на Лабрадоре лед и что флот работает на Лабрадоре. Но приказ сохранял свою силу. Сгорит капитан — иди сюда, голубчик… Обойдется — значит, обойдется. Вот так и рыбачили.
Конечно, я понимал, что пробоина, в общем, не смертельная вещь. Ну получишь дырку в борту, вода зальет трюм, заведет команда пластырь… А неподалеку от флотилии дежурит буксир-спасатель. Он подойдет, поможет, отведет в Сент-Джонс или Галифакс, там за валюту капиталисты быстренько поставят аварийное судно в док, заварят пробоину, а потом — пожалуйте бриться. Вот «брить»-то я и опасался. Не будь за мной катастрофы на «Кальмаре», чихал бы на эти страхи, а ведь ту историю куда денешь… И невиновным меня признали, и вернули мне все, а покой так и не пришел, не вылечился от той «неодолимой силы» до конца…
Под суд за пробоину, может, и не отдадут, а диплома лишат, это точно. А куда мне без диплома — матросом? Рыбу шкерить или в порту сутки через трое диспетчерить? Ведь ничего другого, кроме как пароходы водить, делать не умею. Ничего другого никогда и не делал.
Можно, конечно, и в мореходке салагам лекции читать, вот Стас ведь читает… Да стыдно делать такое. И не старпер еще, сила есть — хоть воду вози. А главное — других учить задумал, аварийщик…
И тот суд мне припомнят. Сказать в глаза и не скажут, а за спиной… Это я тоже понимал.
Проходили дни. Если дул норд-вест, льда прибавлялось, и флот искал рыбу в новых квадратах. Задувал восточный, приносил с Гольфстрима теплый воздух, жал ледок к канадскому берегу, и становилось полегче.
Ночью я не раздевался. Сбросив сапоги, ложился на кривой диванчик в каюте, иногда приходил ко мне сон, но при первом ударе просыпался и лежал в темноте, ждал новых толчков. Болезненно морщился, когда они повторялись, словно собственными ребрами ударялся о льдины, поднимался с дивана, накидывал шубу и в тапочках на босу ногу выходил на мостик. Смотря по времени, в рубке был второй штурман или старпом.
17
Так рыбаки называют малоценные породы рыб.