Страница 7 из 76
— Пруденс, это моя дочь Лаура. — Та замерла, а я подошла к ней, как должна подходить к человеку, когда Сара обращается ко мне с такими интонациями. Лаура не нагнулась ко мне, даже не пошевелилась, но глаз с меня не спускала. — Уверена, ей понравится, если ты к ней приласкаешься, — продолжала Сара, и, хотя я не люблю, когда ко мне прикасаются малознакомые люди, Лаура пахла почти так же, как Сара, что позволяло мне считать, что я тоже смогу принять ее. Я потерлась о ее ногу и даже замурлыкала. Не так громко, как мурлычу, когда трусь о Сару, но достаточно, чтобы Лаура поняла, что я ее принимаю.
Они с Сарой переглянулись и улыбнулись, когда услышали мое урчание (тогда я еще не знала, какая это редкость — видеть, как они счастливо улыбаются друг другу). Затем Сара сказала:
— Животные всегда любили тебя. Помню, как обожал тебя кот Мандельбаумов.
И в одну секунду лицо Лауры изменилось. Однажды, когда я еще была котенком, Сара не увидела меня перед собой и наступила мне на хвост. Боль разлилась по всему телу. И от этой резкой боли я разозлилась, настолько разозлилась, что зашипела и впилась в Сару когтями. Вот так в тот момент выглядело и лицо Лауры. Сперва быстрая, ужасная боль, потом злость — такая же мгновенная и испепеляющая — на Сару, за то, что причинила ей эту боль. Лаура перестала улыбаться, плечи ее напряглись.
— Хани, — сказала Лаура, — кошку Мандельбаумов звали Хани. — И потом, используя свой голос, как я — когти, продолжила: — Я не понимаю, зачем ты завела кошку, мама. Мне казалось, что коты тебя мало заботят.
Тогда лицо Сары опечалилось, но она даже не попыталась оправдаться. Она понимала, что сказала не то, хотя даже я видела, что она не хотела никого обидеть.
Я не хочу ехать к Лауре. Я не хочу жить нигде и ни с кем — только в нашей квартире вместе с Сарой. Но Сара не будет платить деньги, чтобы жить здесь, следовательно, я тоже не смогу больше здесь жить. По всей видимости, Сара знала, что уезжает, и хотела, чтобы я жила с Лаурой. Возможно, она собирается вернуться и хочет быть уверенной, что знает, где меня найти. Вот в чем дело!
Какое же облегчение я испытываю — просто удивительное! Я едва сдерживаюсь, чтобы не впасть в глубокий, роскошный сон, когда напряжение покидает мое тело. Тем не менее по взгляду Лауры я вижу, что она размышляет над словами Джоша. Хм, он понял бы, если бы Лаура хотела отослать меня жить в другое место. Помню, как она обрадовалась, когда в первую нашу встречу услышала мое урчание, и, по-моему, она любит кошек больше, чем хочет показать. (А разве можно не любить жить с кошкой?)
Поэтому, не обращая внимания на Джоша с его отвратительными манерами, я подхожу к Лауре и касаюсь ее ноги своей лапкой (предварительно втянув когти), как поступаю обычно, когда хочу привлечь внимание Сары. Потом трусь головой о ее ногу, помечаю ее своим запахом, даю понять, что у нее нет выбора: брать меня или нет.
Лаура не протягивает руку, чтобы погладить меня, но тяжело, как-то покорно вздыхает. В животе у меня еще больше оттаивает, я еще энергичнее трусь головой о ее ногу.
Вероятно, у Джоша не было кошки, которая научила бы его хорошим манерам, но, проведя со мной всего пару минут, он уже поумнел. Он ничего не говорит, однако, когда слышит вздох Лауры, так же ясно, как и я, понимает, что вопрос решен.
К закату солнца квартира почти полностью опустела. Все шкафы были разобраны, ковры скатаны в ожидании Армии спасения. Все плакаты, которые висели на стенах в деревянных рамах и которые я раньше любила раскачивать в различных направлениях, вытащили из-под стекла и свернули, чтобы они влезли в ящик, где лежали те вещи, которые ехали с нами. Они выглядели и пахли по-другому, и мне становилось труднее вспоминать нашу жизнь с Сарой. Моя пластмассовая переноска ждала у двери, и, хотя обычно ненавижу туда садиться (потому что Сара сажает меня в переноску, только когда носит в Ужасное место), сейчас я лезу в нее по собственной воле. Я точно знаю, что сегодня в Ужасное место мы не поедем. И кроме того, переноска осталась практически единственной вещью, которая пахнет одновременно Сарой и мной.
Когда Лаура и Джош скатывали ковры, они обнаружили старую пищащую игрушку, которую Сара принесла мне как-то, когда я только поселилась здесь. Она уверяла, что ей всегда не по себе, когда приходится оставлять меня одну, уходя на работу; она хотела, чтобы у меня всегда была рядом игрушка, которой я могла бы играть и которая издавала бы какие-то звуки. Она не понимала, что я люблю иногда находиться одна и в тишине. Возможно, потому, что сама Сара никогда не любила бывать одна.
Эти игрушки не представляли для меня такого интереса, как спичечные коробки или газеты (какой интерес играть с тем, с чем нужно играть? Намного веселее играть с тем, что находишь сам), и я давным-давно позабыла о них. Но сейчас я вспоминаю, как радовалась, когда Сара впервые принесла эту пищалку домой. Так я узнала, что она думает обо мне, даже когда не видит, — несмотря на то, что частенько забывает вовремя меня покормить, и на тому подобные мелочи. Как и я думала о ней, когда она уходила. А это означает, что я не ошиблась в тот день, когда решила принять ее.
Я продолжаю сердиться на Сару за то, что она уехала, не простившись. Однако все же надеюсь, что однажды увижу ее снова. Она единственный человек, которого я когда-либо любила.
В квартире неупакованными остались только коллекция черных дисков Сары и специальный столик, на котором она их проигрывала. Джош помыл руки, прежде чем к ним прикоснуться, и по его движениям я вижу, как сильно ему хочется изучить эти черные диски с тех самых пор, как он переступил порог этой квартиры. Мне это не нравится, потому что это диски Сары, и только Сары, ведь даже мне не разрешено к ним прикасаться. Но Сара здесь больше не живет. Вероятно, у нее были причины, которые заставили ее оставить диски здесь. Надеюсь, что, где бы она сейчас ни жила, у нее есть что послушать.
— Поверить не могу, сколько здесь дисков! — признается Джош Лауре. — По-моему, я еще никогда не видел такой большой коллекции винила.
— Я тоже никогда не замечала, насколько она большая, — говорит Лаура. — Должно быть, мама оставила себе больше, чем я предполагала, после продажи магазина.
— Какой выбор! — По восхищению в голосе Джоша я понимаю, что, вероятно, не у всех людей есть такая стена с черными дисками, как у Сары. Сквозь металлические прутья переноски я вижу Джоша фрагментами — раньше я так смотрела на мир через большое окно, подкравшись к нему и глядя сквозь прутья пожарной лестницы. Джош сидит, скрестив ноги, перед пластинками.
— Посмотри на это!
— Мама в основном увлекалась танцевальной музыкой, — объясняет Лаура. — Но ее соседка по комнате участвовала в панк-группе, и они обменивались дисками.
Джош усмехается.
— По всей видимости, это и объясняет наличие у нее пластинки «Go Girl Crazy» рядом с «Discо Tex and the Sex-O-Lettes».
— Давай упакуем их. Посмотрим позже, дома, — говорит Лаура. Поскольку Джош колеблется, она поднимает уголки рта вверх и произносит: — Честное бойскаутское!
Джош кивает. Потом громко ойкает, встает, подходит к открытой коричневой коробке и что-то оттуда достает.
— Я не упаковал, потому что думал, ты захочешь оставить это в квартире.
Лаура подходит, чтобы разглядеть вещь, которую держит в руках Джош. Предмет похож на одну из вставленных в рамочку фотографий, которые когда-то жили на столе у дивана.
— Сколько ей здесь? — спрашивает Джош. — Она такая юная.
Лаура берет в руки снимок.
— Девятнадцать. Это как раз перед тем, как она родила меня.
— Она была такой красавицей. — Джош смотрит на Лауру и улыбается. — Как и ты.
— Нет, — отвечает Лаура. — Мне никогда не стать такой красавицей, как мама.
Вначале мне кажется, что она говорит это из так называемой скромности — это когда люди делают вид, что не настолько хороши в чем-то, хотя на самом деле лукавят. (Кошки так никогда не поступили бы). Но в ее улыбке сквозит такая печаль, когда она добавляет: