Мелкий бес

Л. 501 — [смотрела на него,]

Л. 501 об. — [конверт и уверенный барский тон письма заставили ее разом поверить,]

Л. 502 — [Видно было, что ей трудно совладать со злобою.]

Л. 502 — [Передонов радостно захохотал.]

Л. 502 — [чёрт возьми!]

Л. 502 об. — [ну, а уж теперь пусть-ка выкусят.]

Л. 502 об. — 503 — [Она поняла, что ее радует намерение Передонова жениться не на ней, а на Варваре, — словно это было ее избавление от какой-то опасности.]

Л. 503 — [— Ну? ты рада, нешто? — спросил Владя.

— Еще бы, — с таким чёртом связаться.

— Зачем же тянулась?

— Я ведь не сама.

— А как…

Владя хотел что-то укоризненное сказать, но вдруг остановился и радостно крикнул:

— Ей-Богу, и хорошо! Ну их к чёрту.]

Л. 503 — [— Как станете вашу Марту замуж выдавать — сами узнаете, сколько хлопот. Так что лучше и не удерживайте, — некогда.]

Л. 503 об. — 508 — [Конечно, Передонов этого не заметил. Он был весь поглощен своею радостью. Марта вернулась в беседку, когда уже Передонов ушел. Она вошла в нее с некоторым страхом: что-то скажет Вершина.

Вершина была в [жестокой] досаде: до этой поры она не теряла надежды пристроить Марту за Передонова, самой выйти за Мурина, — и вот, всё нарушено. Она быстро и негромко сыпала укоризненными словами, поспешно пускала клубы табачного дыма и сердито поглядывала на Марту.

Вершина любила ворчать. Вялые причуды, потухающая вялая похоть поддерживали в ней чувство тупого недовольства, и оно выражалось всего удобнее ворчаньем. Сказать вслух — вышел бы ясный вздор, — а ворчать, все нелепое изливается через язык, — и не заметишь, ни сама, ни другие, несвязности, противоречий, ненужности всех этих слов.

Марта [плакала, и молчала, и упорно думала, что так лучше вышло, что Передонов противный.] Может быть, только теперь [она] поняла, насколько Передонов ей противен, после всего, что случилось с ним и из-за него. Марта мало думала о любви. Она мечтала о том, что выйдет замуж и будет вести хорошо хозяйство. Конечно, для этого надо, чтобы кто-нибудь влюбился в нее, и об этом ей было приятно иногда подумать, но это было не главное.

[Когда Марта мечтала о своем хозяйстве, то ей представлялось, что у нее будет точь в точь такой же дом, и сад, и огород, как у Вершиной. Иногда ей сладко мечталось, что Вершина всё это ей подарила, и сама осталась жить у нее, курить папиросы и журить ее за леность.]

— Не сумели заинтересовать, — сердито и часто говорила Вершина, — сидели всегда пень пнем. Чего вам еще надо? Молодец мужчина, кровь с молоком. Я о вас забочусь, стараюсь, вы бы хоть это ценили и понимали, — ведь для вас же, так и вы бы с вашей стороны хоть чем-нибудь его завлекли.

— Что ж мне ему навязываться, — тихо сказала Марта, — я ведь не Рутиловская барышня.

— Гонору много [— шляхта голодраная!] — ворчала Вершина.

— Я его боюсь, — я за Мурина лучше выйду, — [плача] сказала Марта. [Еще более раздражили эти слова Вершину. Она быстро ходила по беседке, натыкалась на ее стенки, и] Вершина говорила:

— За Мурина! Скажите пожалуйста! Уж очень вы много себе воображаете! За Мурина! Возьмет ли он еще вас. Что он вам иногда ласковые слова говорил, так это еще м(ожет) б(ыть) и вовсе не для вас. Вы еще и не стоите такого жениха, — солидный, степенный мужчина[, а вы вертушка, дрянная девчонка]. Покушать любите, а подумать — голова болит.

Марта ярко покраснела: она любила есть, и могла есть часто и много. Воспитанная на деревенском, воздухе, в простых и грубых трудах, Марта считала обильную и сытную еду одним из главных условий людского благополучия.

[— Ну, чего разрюмилась, дрянь этакая.]

Вершина вдруг метнулась к Марте, ударила ее по щеке своею маленькою сухою ручкой и крикнула:

— На колени, негодяйка.

Марта, тихо всхлипывая, встала на колени, и сказала:

— Простите, Наталья Афанасьевна.

— Целый день продержу на коленях, — кричала Вершина, — да платье тереть не изволь, оно деньги плачено, на голые колени стань, платье подыми, а ноги разуй, — не велика барыня. Вот, погоди, еще розгами высеку.

Марта, послушно присев на краешек скамейки, поспешно разулась, обнажила колени и стала на голые доски. Ей словно нравилось покоряться и знать, что ее отношениям к этому тягостному делу наступает конец: накажут, подержат на коленях, м(ожет) б(ыть), даже высекут, и больно, а потом все же простят, и всё это будет скоро, сегодня же.

Вершина ходила мимо тихо стоявшей на коленях Марты, и чувствовала жалость к нец, и обиду на то, что она хочет выйти за Мурина. Ей приятнее было бы выдать Марту за Передонова или за кого другого, а Мурина взять себе. Мурин ей весьма нравился, — большой, толстый, такой добрый, привлекательный. Вершина думала, что она больше подходила бы для Мурина, чем Марта. Что Мурин так засматривается на Марту и прельщается ею, — так это бы прошло. А теперь, — теперь Вершина понимала, что Мурин будет настаивать на том, чтобы Марта вышла за него, — и мешать этому Вершина не хотела: какая-то, словно материнская, жалость и нежность к этой [наказанной] девушке овладевала ею, — и она думала, что принесет себя в жертву, и уступит Марте Мурина. И эта жалость к Марте заставляла ее чувствовать себя доброй, и гордиться этим, — и в то же время боль от погибшей надежды выйти за Мурина жгла ее сердце желанием дать Марте почувствовать всю силу своего гнева, и своей доброты, — и всю вину Марты. Вершиной тем-то особенно и нравились Марта и Владя, что им можно было приказывать, ворчать на них, иногда наказать их. Вершина любила власть, и ей очень льстило, когда провинившаяся в чем-нибудь Марта по ее приказанию беспрекословно становилась на колени [или ложилась под розги].

— Я всё для вас делаю, — говорила она. — Я еще и сама не старуха, еще и сама бы могла пожить в свое удовольствие, и выйти замуж за доброго и солидного человека, чем вам женихов разыскивать. Но я о вас больше забочусь, чем о себе. Одного жениха упустили, теперь я для вас, как для малого ребенка, другого должна приманивать, а вы опять будете фыркать, и этого отпугаете.

— Кто-нибудь женится, — стыдливо сказала Марта, — я не урод, а чужих женихов мне не надо.

— Молчать! — прикрикнула Вершина. — Не урод! Я, что ли, урод? [Наказана, да] еще разговариваешь. Ты, мать моя, сперва научись сама жить, а теперь еще в чужих платьях ещё ходишь, так будь поскромнее, да слушайся, а то ведь не на одного Владю розги найдутся. Видно, мало. Да и, конечно, надо тебя, миленькая, хорошенько пробрать, чтоб ты слушалась, делала, что велят, да не умничала. С глупа ума умничать — толку не жди.

Марта дрожала, и смотрела, жалко поднимая заплаканное и покрасневшее лицо, с робкою, молчаливою мольбою в глаза Вершиной. В ее душе было чувство покорности и готовности сделать всё, что велят, перенести всё, что захотят с нею сделать, — только бы узнать, угадать, чего от нее хотят. И Вершина чувствовала свою власть над этой девушкою, — и это кружило ей голову, и какое-то нежно-жестокое чувство говорило в ней, что надо обойтись с Мартою с родительской суровостью, для ее же пользы.

«Она привыкла к побоям, — думала она, — без этого им урок не в урок, они слов не понимают, они уважают только тех, кто их гнет».

— Пойдем-ка, красавица, домой, — сказала она Марте, улыбаясь, — вот я тебя там угощу отличными розгачами.

Марта заплакала снова, но ей стало радостно, что дело идет к концу. Она поклонилась Вершиной в ноги, и сказала:

— Вы мне — как мать родная, я вам так много обязана.

— Ну, [пожалуйте] пошла, — сказала Вершина, толкая ее в плечо.

Марта покорно встала и пошла босиком за Вершиной. Под одной березой.

Вершина остановилась и с усмешкой глянула на Марту.

— Прикажете нарвать? — спросила Марта.

— Нарви, — сказала Вершина, — да хорошеньких.

Марта принялась рвать ветки, выбирая подлиннее и покрепче, и обрывала с них листья, а Вершина с усмешкой смотрела на нее.

— Довольно, — сказала она наконец, и пошла к дому.