Верный меч (ЛП)

Следующая комната принадлежала капеллану. Это была самая большая келья у южной стены, как правило, предназначенная для знатный гостей. Наши были раза в четыре меньше. Мы простые рыцари, мрачно подумал я. Почти слуги.

Дверь была толстой и прочной, с большим железным замком и ручкой. Сдерживая дыхание, я приложил ухо к дереву и попытался уловить звуки движение внутри, но все было тихо. Я взялся за ручку, надеясь, что дверь не заперта. Железо показалось очень холодным, только сейчас я заметил, как вспотели мои ладони. Я стиснул зубы и толкнул: сначала легко, потом с большей силой, пока не почувствовал, что дверь открывается.

Я замер, сердце отчаянно колотилось, я ждал каких-то звуков, хотя каких? Может быть, шагов к двери, голоса капеллана? Я ничего не слышал.

Между дверью и косяком образовалась узкая щель, я заглянул через нее в темноту. В комнате не было ни горящей свечи, ни фонаря, и потребовалось некоторое время, чтобы разобрать очертания предметов, но потом я увидел окно на противоположной стене; лунный свет сочился сквозь щели в ставнях и смутным пятном ложился на пол. Гилфорд, завернутый в шерстяное одеяло, лежал на кровати, его грудь равномерно поднималась и опускалась.

Я толкнул снова. Дверь подалась с некоторым сопротивлением, цепляясь за доски пола, но я не мог допустить шума, поэтому перемещал ее медленно, боясь, что вот-вот за спиной раздастся голос, интересующийся, что я здесь делаю.

В конце концов щель стала достаточно широка, чтобы я смог протиснуться в нее боком, прижавшись спиной к косяку и наклонив голову к плечу; дверной проем был рассчитан на людей гораздо ниже меня ростом.

Наконец я был внутри. Капеллан не пошевелился и не издал ни одного звука. Дверь пришлось закрыть, я не хотел, чтобы кто-то увидел ее приоткрытой и подумал, что происходит что-то неладное.

Я огляделся. Большую часть комнаты занимала кровать шириной почти в шесть футов и такой же длины, она была рассчитана на важных господ: темное дерево, замысловатая резьба с узором из переплетенных цветов и стеблей. Один из углов занимал маленький очаг, на решетке возвышалась горка пепла. Из комнаты вела еще одна дверь, без сомнения в уборную. Под закрытым ставнями окном стоял стол, и на нем я увидел то, за чем пришел.

Он был именно таким, каким я помнил: тот же размер, грубые края и кожаный шнурок. Я осторожно подошел к столу, обойдя мешок капеллана, который он оставил у подножия кровати, всматриваясь, чтобы убедиться, что я не перепутал его с другими свитками, которые мог везти с собой Гилфорд. Других пергаментов не было. Одиноко белое гусиное перо торчало из деревянной подставки рядом с небольшой плошкой, наполненной чернилами. Больше на столе не было ничего. Это должно было быть то самое письмо.

Я услышал тихий стон и бросил через плечо взгляд на священника, скорчившегося под одеялом. На мгновение мне показалось, что он сейчас откроет глаза, но он этого не сделал, только повернулся на другой бок лицом к двери.

Кровь, казалось, пульсировала во всем моем теле, я чувствовал ее удары в руках, ногах, ушах. Когда в последний раз я совершал нечто столь безрассудное? Но я не собирался уходить, пока не получу того, за чем пришел.

Я поднял пергамент, держа его концы между ладонями, чувствуя его легкость и сухую хрупкость.

В горле пересохло. Я не решил заранее, что буду с ним делать. Мог ли я осмелиться и забрать его с собой, чтобы вернуть позже, или прочитать сейчас? Здесь было достаточно света - по крайней мере, до тех пор, пока луна не скроется за облаками - но чем дольше я оставался, тем сильнее рисковал. Но если я заберу письмо, я должен быть уверен, что смогу вернуть его, прежде чем капеллан заметит пропажу. А это означало, что мне придется проделать все еще раз.

Я бросил взгляд в сторону священника, но он спал крепко. Медленно дыша, я начал развязывать кожаный шнурок. Узел был простым, как только я ослабил первую петлю, остальные развязать оказалось легко. Затаив дыхание, я начал раскатывать свиток.

И почувствовал спазм отчаяния в животе. Там, где я ожидал найти аккуратно выведенные черными чернилами строчки, не было ничего. В нижней части страницы я потрогал пальцем затвердевшую лужицу красного воска, с вытесненной буквой "М" - острые вершины, затейливо изогнутые ножки - но над ней ничего.

Возможно, капеллан подменил свиток другим, но зачем ему это делать? Или существует еще один? Тем не менее, я хорошо запомнил пергамент, это был тот самый.

Я покосился на страницу, поворачивая ее в тусклом лунном свете, и, развернув последние несколько дюймов, похолодел от волнения. Я увидел два слова, написанных по латыни неуверенной рукой: должно быть, это была рука Мале, потому что любого другого писца погнали бы со службы за такой почерк.

"Tutus est".

Все, что было написано. Я прочитал снова, чтобы убедиться, что понял правильно, потом перевернул лист и проверил, что на другой стороне нет ничего, что я мог пропустить. Больше ничего. Только два слова.

Tutusest. "Это безопасно". Но что это значило? Может быть, он писал об Эофервике, но почему он не указал название города, и как он мог быть уверен, что там безопасно?

Священник глубоко вздохнул во сне и снова зашевелился, напугав меня. Его лицо было прижато к тюфяку, седые волосы свисали на глаза. Его тело скрючилось, словно у горбуна, лоб сморщился, словно в мучительных раздумьях; он пробормотал несколько английских слов. Затем он расслабился, его дыхание замедлилось и выровнялось.

Я стоял неподвижно, наблюдая за ним, пока не убедился, что он действительно спит. Но больше оставаться здесь не стоило. Я получил все, что хотел, даже если и не понял, с чем имею дело.

Я свернул пергамент в трубочку, завязал как раньше или как можно более похожим узлом, и положил туда, где нашел его. Снаружи закричала сова, и я воспринял это, как предложение убираться отсюда. Я вспомнил, что мешок Гилфорда лежит на полу, и позаботился, чтобы не наступить на него.

У двери я остановился, проверяя, что не оставил следов, которые завтра могут выдать мой визит. Потом, медленно закрыв дверь, пересек лестничную площадку и вернулся в свою каморку.

27

На следующее утро я проснулся позже обычного; сняв ставни, я увидел, что мир вокруг залит светом и солнце поднялось уже высоко. Я оделся быстро, как мог, накинув тунику поверх рубашки и натянув штаны, и спустился вниз.

Все сидели вокруг стола, и приветствовали меня, когда я направился к ним. Сегодня нам дали больше еды: маленькие лепешки хлеба и сыра, и так же угри, соленые и вяленые, возможно, добытыми из реки самими монахинями. Это было щедрое угощение, особенно если учесть, что в эти зимние месяцы, они сами не получали ничего до полуденной службы.

Я собрался присесть с ними, когда понял, что священника здесь нет.

-Где Гилфорд? - Спросил я, оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что я не пропустил его.

Мысль, что он может до сих пор оставаться в постели, казалась невероятной.

-Он пошел поговорить с Эдгитой, - сказал Уэйс. - Видимо, она вернулась из Винчестера сегодня утром. За ним пришла одна из монахинь.

Наконец она была здесь, женщина, ради которой мы проделали весь этот путь.

-Когда это было?

Уэйс пожал плечами и посмотрел на остальных.

-Недавно, - сказал он. - Немного погодя мы услышали, как ты поднялся с постели. Мы подумали, что ты, должно быть, услышал их.

-И ты не подумал пойти с ним? - После всего, о чем мы говорили накануне, я ожидал, что они будут внимательно смотреть за Гилфордом, особенно, когда дело касается его секретов с Эдгитой

Tutusest, вспомнил я. Только она и Мале знали, что означают эти слова.

-Он сказал, что будет говорить с ней наедине, - вмешался Эдо. - Он не позволил никому из нас пойти с ним.

-Куда он пошел?

По крайней мере, Гилфорд ушел только что.

Эдо и Уэйс покачали головами, и я выругался про себя. Они должны были разбудить меня, я бы проследил, чтобы священник не оставался без присмотра. Но потом я заметил, как неуверенно Филипп косится на своих товарищей.