Страница 11 из 14
Первый раз я один с этим ребенком, прямо напротив него, глаза в глаза, я говорю ему: «Мне кажется, я так далеко от тебя». Тогда, словно в благодарность, с пылом жалобы, долго сдерживаемого признания, которое наконец утоляется, ребенок говорит: «И я тоже, я чувствую себя таким далеким от тебя».
(Невинный ребенок, ведущий машину на поворотах вершин Атласских гор, я в твоих руках, ты можешь меня убить, если тебе приятно.)
Полночь. Я остаюсь наедине с хмурым ребенком, огонь погас, свеча тоже. Он поджигает последний шарик кифа. Я долго глажу его гладкие ноги, потом обнимаю и целую его, мои губы слегка касаются пушка на его губе, в первый раз напротив нее я прикусываю свой язык, и ребенок с нежностью говорит мне фразу Бартлби[9]: «Я предпочел бы не». Он говорит, что еще невинен и не хочет приносить в жертву свою девственность в руках мужчины, тогда я поклоняюсь его чистоте и нарекаю сыном.
Позже ребенок высвобождается из моих объятий, чтобы перечитать слова, написанные в его дневнике о друге, милом ребенке. Он заставляет меня читать их, и я с удовольствием удивляюсь такому пассажу: «Моей мысли никогда не удастся его прогнать, несмотря на многие попытки» (я думаю о Т.). Мы разговариваем в полутьме, при оставшемся в ванной свете я вижу его меняющееся лицо, то лицо индийца, то закрывшей глаза Сиамской принцессы. Он говорит, что, закрывая глаза, видит белый парус с черными арабскими знаками.
Вчера вечером невинный ребенок попросил сделать мне магнетический массаж, но я сказал, это равнозначно тому, что преждевременно открыть ему мой секрет. Он спрашивает меня, нет ли у меня случайно третьей груди или шрама вдоль всего тела. Сейчас милый ребенок настаивает на том, чтобы я вместе с ним искупался, и хочет знать причины моего отказа. В другое время с иной культурой я был бы уже замучен пытками.
Город. Разносчики воды и охотники за огнем, варщики, крестьяне, перепачканные в крови, горбуны, страдающие базедовой болезнью, поедатели гусениц, обкуренные, плетельщики сеток от мух и семихвостых плеток, перекупщики вставных зубов, чистильщики кальмаров, синильщики, резальщики нежного мяса, калека, разговаривающий только с культей. Под лоскутными зонтиками всем известные писатели. Они тоже умеют рассказывать о своих приключениях.
Продавец оплеух занимает место возле кружка зевак и проходимцев, рядом с ним совершенно беззубый старик. Это его приятель-осел. Повязкой, стянувшей бритые виски старика, продавец оплеух закрепил две поношенные подошвы, изображающие уши. Он набил ему чем-то штаны и вставил в них сзади меж ягодицами закрученный спиралью черный кожаный хвост. Продавец оплеух держит осла на привязанной к шее веревке, оскорбляет его и бьет изо всей силы огромной палкой прямо по заду, и при каждом ударе старик увертывается от него, словно юла, корча в улыбке мокрый рот.
Ночь. Мы блуждаем на машине по лабиринту медины, проносящиеся в свете фар лица, омерзительное видение мира, объяснение всех войн, резни, атомной бомбы, воспоминание о фразе Дюрас: «Пусть весь мир сдохнет, пусть сдохнет, вот вам и вся политика». Кипящее варево, на краю которого мы балансировали, стоя на валу, стало внезапно самой учтивостью, настоящей язвой туризма.
Швейцарские кадры и их супруги в баре отеля: играют в свои профессиональные игры, поют тирольские песни. Одни за другими, словно в ритуале, они дефилируют перед марокканским гидом, обнимают его и приглашают приехать в Швейцарию: «У нас есть совершенно очаровательная спаленка для гостей с видом на озеро».
- Чем занимаются по ночам все эти мальчики, стоящие с книгами в руках на лужайках под фонарями?
- Это студенты, у которых дома нет электричества...
- Дурачок, в этой стране уже давно нет никаких студентов, они все занимаются проституцией, а, чтобы ускользнуть от полиции, сохранили привычки прежних студентов...
На двадцать шестом году жизни прийти к такому вот заключению: никогда больше не путешествовать, оставаться в своей квартире, в своей стране, на своей улице, у себя дома. Это не слабоволие, просто благоразумие.
Я не пойду сегодня пожать руку ребенку, нужно, чтобы он сам пришел пожать мою, но я уже знаю, что он не придет.
Среда, 7 апреля
Дети спали вместе. У нас смежные комнаты. Однако, когда пора спать, они закрывают выдвижную дверь. Это не столь бы ранило сердце, если бы дверь не называлась, к несчастью, общей дверью.
Утром, когда мы уже встали и умылись, милый ребенок приходит голый и ложится в мою постель, и я знаю, мы оба знаем: он выбирает мою кровать, чтобы причинить боль другому взрослому.
Разговор с Б. на расстоянии, когда мы уже легли: я говорю ему, что дистанция - это основа морали (но пишу в дневнике «смерти» вместо «морали»). Нужно уметь соблюдать дистанции, об этом узнаешь еще в детстве, держа руки на плечах соседа, об этом нельзя забывать. Я никогда не понимал, что идея дистанции - одна из сил, одно из самых неуязвимых достоинств ума Т. Я ошибочно принимал его отношение к дистанции за безразличие, снобизм. Но дистанция - одна из самых красивых форм уважения.
Этим утром мы с Б. обошли с десяток отелей, дабы избежать вечером, чтобы общая дверь снова захлопнулась. Едкие запахи, прогорклые сумерки увиденных комнат. Мы возвращаемся в наш отель.
Мне сложно решиться написать: дерьмовое путешествие, дерьмовые дети. Начало лжи: написать это значило бы отказаться от моего романа.
«Вы должны понять наши печали, потому что они благородны. Необязательно, что у вас будут точно такие же, но те следы, которые они прочертят в ваших сердцах, если вы оставите их открытыми, смогут их утолить».
«Устраняясь, вы думаете спасти себя, но вы себя обедняете».
«Мое тело - это рана, но ни за что на свете я не променяю его на твое маленькое тельце куклы, непристойное из-за его совершенства».
Сегодня вечером я буду биться за то, чтобы общая дверь осталась открытой. Я буду биться. В моем теле живет борец, дети хотят его разбудить?
Мне иногда кажется, что мой способ обольщения детей - это правда, искренность, в то время как их способ обольщения нас - это ложь, лицемерие.
Стоит мне у края бассейна взглянуть на другого ребенка (этого зовут Алексис, он в красных плавках, худой и высокий), и сразу же ревнивый ребенок бежит ко мне, чтобы снова поработить мой взгляд.
«Венсан, если ты не откажешься от того языка, который соединил нас тем вечером, я нареку тебя своим единственным сыном, и убором для твоего коронования будет то розовое платье с воланами, что я отыскал для тебя на базаре».
Блокнот на этом этапе наших отношений стал предметом видимым, беспрестанно доставаемым, вставшим меж нами, таинственным, моим единственным способом выживания, и вам теперь нужно заставить его исчезнуть, уничтожить его. Сильнее прежнего прижимается этот блокнот к моей коже.
Ребенок хочет бросить на ветер птицу, которую он сплел из пальмового листа и обещал мне, я не мешаю ему, я смотрю на него с безразличием.
Белый треугольник указывает на скотобойню. Какое-то время в своей лавке мясник находится рядом со зверем, обернутым в тряпки, зверем, которого он любил, в чрево которого текло его наслаждение.
9
Бартлби - герой рассказа Г. Мелвилла «Писец Бартлби», знаменитый тем, что от всего «предпочитал от казаться».