Дом паука

Глава шестая

Рамадан — месяц тягучих, бесконечных дней без еды, питья и сигарет — промелькнул незаметно. Вечера, бывшие прежде сплошным праздником, когда медина сияла огнями, лавки не закрывались до зари, когда улицы были запружены молодежью и взрослыми мужчинами, радостно гулявшими по городу, пока не наступало время очередной трапезы, на сей раз были безрадостными и унылыми. Правда, раиты[36], как и прежде, звучали с минаретов, по-прежнему слышалась барабанная дробь, а бараньи рога гудели, призывая сонный люд вкусить вечерней пищи, но они уже не доставляли удовольствия тем, кто прислушивался к ним. Пропало само ощущение Рамадана — гордости, проистекавшей от умения подчинить себя суровой дисциплине, знаменующей победу духа над плотью. Люди соблюдали пост автоматически, пассивно, позабыли обычные шутки о том, что одежда вдруг стала всем великовата, не считали дней, оставшихся до пира, которым завершится тяжкое испытание. Поговаривали даже, что многие члены Истиклала не соблюдают Рамадан, нагло, среди бела дня рассиживая в ресторанах Виль Нувель, но, по общему мнению, это была французская пропаганда. Затем пошел гулять слух о том, что не будет Аид-эс-Сегира — праздника, знаменующего конец поста. Слух набирал силу, пока не стал достаточно весомым, чтобы считаться установленным фактом. И действительно, когда этот день настал, вместо улиц, полнящихся людьми в новых одеждах — поскольку в этот день в отличие от всех прочих дней в году каждый должен был надеть как можно больше новых вещей — ранние прохожие увидели сотни уважаемых горожан, облаченных в самые поношенные костюмы и джеллабы; многим же из тех, кто не поверил слухам, пришлось закоулками поспешить домой, чтобы переодеться, прежде чем вновь появиться на людях. Новая одежда мгновенно превращалась в лохмотья — для этого хватало нескольких умелых взмахов бритвой, но больших потасовок не было. Так, бесславно, месяц Рамадан уступил дорогу следующему месяцу — Шавваль.

Солнце палило нещадно. Амар поднимался на рассвете, работал до полудня, а потом, растянувшись на циновке, брошенной на пол его пещерки, спал на протяжении всех не выносимо знойных послеполуденных часов, а когда день начинал клониться к вечеру, вставал и, перекусив, вновь принимался за работу и трудился дотемна. Потом вяло, безо всякого желания брел домой по бездыханным улицам, останавливался, прислушиваясь к крикам из соседних кварталов, гулу толпы, свидетельствующему, что напряжение обретает форму. Этот странный импульс — на мгновение замереть и прислушаться — был знаком каждому, потому что все были убеждены, что напряженность не может длиться бесконечно. Со дня на день что-то должно было случиться — в этом никто не сомневался. Каким именно образом придет передышка, оставалось только гадать. И, лежа по ночам на крыше под звездным небом — спать в комнате было невозможно из-за жары, — Амар напрягал слух, воображая, что слышит доносящийся со стороны улиц Эд Дух или Талаа слабый звук множества голосов. Но ему так и не удавалось расслышать что-нибудь, кроме тишины, временами нарушаемой то кукареканьем всполошившегося спросонья петуха, то похожими на детский плач кошачьими криками, то ревом мотора грузовика, спускавшегося по дороге на Тазу к реке.

И вот однажды ранним утром, едва ступив из комнаты на крышу, Амар понял, что сегодня работать ему не придется. Мысль о том, чтобы что-то сделать, что-то предпринять, переполняла его возбуждением. Казалось, вот уже целую вечность он каждый день ходит в городок глинобитных хибарок, здоровается с хозяином, берет у него ключи, спускается в свою сырую пещерку, где его ждет мамил, садится на привычное место и начинает вращать колесо. Один день походил на другой как две капли воды, ничего не менялось, и даже сам процесс превращения глины в кувшины и блюда больше не интересовал его. Все это окончательно обессмыслилось, даже деньги, половину которых он регулярно отдавал отцу, а часть откладывал, пряча в завязанный узлом носовой платок, который повсюду носил с собой. Каждый день он развязывал платок и пересчитывал содержимое, иногда кое-что добавляя и раздумывая над тем, что можно купить на сбережения. Пока на пару настоящих взрослых ботинок не хватало, но это потому, что были у него и другие расходы.

Амару хотелось есть, но в доме все было тихо. Отец, вернувшись из мечети, снова лег, остальные еще спали. Амар быстро оделся и вышел на улицу. Голуби негромко ворковали, расхаживая по насесту возле колодца. Воздух на улице благоухал, точно в первые дни творения. Большинство лавок было закрыто, а в тех, что успели открыться, застоялись ночные тени. Амар купил большую круглую лепешку, полдюжины бананов, кулек фиников и пошел по берегу, не спеша и без особой цели. Все рыбные лавки уже торговали, и сильный, целебный запах свежей рыбы висел в воздухе. Мало-помалу на улицах стал появляться народ. Амар добрел до новых домов Эль-Мокфии: за оградами в кронах деревьев пели птицы. Он вышел из города через ворота Баб Джедид и по мостику перешел на другой берег. Пыльная дорога тянулась между стенами колышущегося тростника. Дойдя до магистрали, он остановился, не зная, в какую сторону направиться. В этот момент где-то совсем рядом тихий голос позвал: «Амар!» Обернувшись, Амар узнал Мохаммеда Лалами — юношу чуть выше ростом и, возможно, на пару лет старше. Он выходил из прибрежных зарослей, с влажных волос капала вода. Молодые люди обменялись приветствиями.

— Ну, как вода? — спросил Амар.

— Неважная. Слишком мелко. Особо не поплаваешь. Разве что умыться. — Мохаммед потряс головой, как собака, и, откинув волосы, пригладил их, отжимая воду.

— Может, поедем на Айн-Малку поплавать? — предложил Амар. Отношения с Мохаммедом у него были хорошие, но они не виделись уже несколько месяцев, и Амару было любопытно, что у его приятеля на уме.

— Ай-ай-ай! — воскликнул Мохаммед. — И как же мы туда доберемся?

— Можно взять велосипеды в Виль Нувель.

— Ха! Теперь их дают бесплатно?

— Ana n'khalleslik[37], — быстро произнес Амар. — Это я беру на себя. Я тут скопил немного.

Мохаммед сделал вид, что смущен, но протестовать не стал, и они пустились в путь. Городской автобус до Виль Нувель подошел со стороны ворот Баб Фтех, они сели в него и, держась за поручни на задней площадке, стали перекидываться шутками с одноногим мужчиной в военной куртке, заявившим, что он — ветеран войны.

— Какой такой войны? — переспросил Амар сурово, потому что рядом был Мохаммед.

— Войны, — ответил мужчина значительно. — Ты что, никогда не слышал о войне?

— Слышал, и не об одной. О войне с немцами, с испанцами, с краснокожими, о войне в Индокитае и о войне Абд эль-Крима[38].

— Про это ничего не знаю, — нетерпеливо ответил мужчина. — Я просто был на войне.

Мохаммед рассмеялся.

— Похоже, он говорит о войне в квартале Мулая Абдаллаха. По ошибке зашел не в тот бордель, и кто-то застукал его не с той девчонкой. Так говоришь, тебе только ногу отрезали? Ну, ты счастливчик, доложу я тебе.

Все трое рассмеялись.

В Виль Нувель француз, дававший велосипеды напрокат, преувеличенно долго и внимательно разглядывал cartes d'identite[39] молодых людей, прежде чем позволил им уехать.

— Сукин сын, — пробормотал Мохаммед сквозь стиснутые зубы, когда они катили по авеню де Франс под платанами, — ведь не хотел нам давать. Видел француза, который подошел, пока мы ждали? У него даже удостоверения не спросил.

— Может, это был его знакомый, — ответил Амар.

Представлялась неплохая возможность завести разговор о том, что его действительно интересовало, но Амару не хотелось: было еще слишком рано, и он был слишком счастлив.

Стоило выехать за город, где уже не было спасительной тени, и они сразу поняли, как мучительно палит солнце. От этого им еще больше захотелось поскорее добраться до Айн-Малки. Они ехали по равнине. Покрытая трещинами земля, участки выжженной стерни медленно проплывали мимо. По обе стороны прямой длинной дороги протянулись узкие канавы, по которым бежала вода. Пару раз приятели останавливались, чтобы напиться, умыть лицо холодной водой, побрызгать на грудь.

36

Музыкальный инструмент, похожий на гобой. В статье «Музыка Северной Африки» (1942) Боулз писал: «Это идеальный инструмент для игры на улице, гобой с таким резким звуком, что его слышно далеко в округе, и в то же время он предназначен для нежнейших мелодий».

37

Я заплачу (араб.)

38

Восстание рифских племен под командованием Абд эль-Крима против испанских и французских войск началось в 1919 году и завершилось в 1926-м, когда мятежники были разгромлены.

39

Удостоверения личности (фр.)