Студзянки

— Ну ты, не заслоняй свет. Его зовут Франек.

— Тихо, не пугайте ребенка.

— А фамилии он не помнит? Пусть тогда называется Ясь Франек.

Мальчик сидел на столе, тараща глазенки на склоненные к нему лица, и вдруг протянул руку к автомату:

— Дай.

Красейко лукаво подмигнул товарищам:

— Ребята, да он будет солдатом, его тянет к оружию. — И, быстро вынув диск, проверил, не остался ли патрон в стволе. — На, Франек, бери… Автомат образца 1943 года, калибр 7,62, вес без магазина три килограмма, поражает на восемьсот метров…

— Тьфу, Хенек, ты с ума сошел! Это же ребенок! — Дендес оттолкнул его. — Я взял бы его как сына, но у меня уже трое и у брата тоже.

— Я его возьму. — Командир тягача капрал Давидович протолкнулся к столу. — Возьму как сына.

— И будешь возить его под обстрел?

— Но ведь под броней! Или отдам пока тетке в Стару-Милосну, а потом заберу.

— А чем будешь его кормить?

— Это моя забота, — заявил старшина роты. — Когда тебя убьют, я не буду тебя снимать с довольствия.

— А так можно? — спросил Антопольский. До сих пор он молча сидел на нарах. — Ведь это обман.

— Ну что вы, гражданин поручник! — обиделся Дендес. — Смерть на фронте — обычная история. Прокормить сироту хлебом погибшего солдата — это никому не повредит. И мундир ему нужно сшить. Штаны рваные, рубаха дырявая…

Принесли пахнущую дымом молочную кашу. Сержант выпроводил из землянки всех любопытных, а сам вместе с Красейко и Давидовичем складными ножами принялись кроить мундир для Ясека Франека. Склонившись над пламенем коптилки, они деловито сновали иглами, зажатыми в грубых пальцах, исподлобья посматривая, как малец орудует великоватой для него ложкой.

Решение о передаче позиций в Повислянских рощах и о создании обороны в покинутой немцами западней части Студзянок не вызвало энтузиазма у командира 2-й роты. Его солдаты уже успели обжиться здесь, врыться в землю.

В землянке Гугнацкого в связи с этим стоял невообразимый шум. Наконец все успокоились и, глубоко вздохнув, пошли готовить взводы.

Перегруппировка началась после полуночи. Впереди пошло охранение из нескольких автоматчиков во главе со старшим сержантом Трояновским.

Сержант Вашкевич передавал позиции 1-й роте, которая занимала их место. Изредка постукивали тяжелые пулеметы, советские гаубицы под Папротней время от времени посылали по одному-два снаряда по Студзянкам. Не слишком мало, чтобы это не вызвало подозрений, и не слишком много, чтобы спровоцировать противника на ответный огонь. Передача позиций — дело тонкое, и лучше, чтобы противник ни о чем не догадывался.

В землянке командира роты сидели связные, телефонисты и командир 2-го взвода с перебинтованной головой. Они с нетерпением ждали донесений от Трояновского. Все думали только об одном: как бы не догадались фрицы и не ударили из орудий и минометов. Разговаривали мало, только изредка перебрасывались словами.

— Шел бы ты, Куба, в госпиталь. Каску тебе надеть нельзя. Ведь тебя сразу заметят и прикончат, — говорил Шнейдеру, раненному в голову, Гугнацкий.

Вчера к вечеру вражеские снайперы открыли огонь. Хорунжий Шнейдер заметил их на деревьях и, скорректировав огонь пулеметов, снял двоих. Однако третий снайпер успел выстрелить в офицера с биноклем. Пуля пробила каску сбоку и задела висок.

— Я был там. Сделали укол, забинтовали.

— Как себя чувствуешь?

— В голове гудит, но терпеть можно.

В землянку вошел очень высокий широкоплечий солдат Цырыль Радзиха. Вид у него был ужасный: лицо опухшее, губы фиолетовые, вместо глаз — узкие щелки.

— Черт возьми, кто это тебя так? — Гугнацкий вскочил. Радзиха попытался что-то ответить, но издал лишь нечленораздельные звуки, пошевелив в воздухе распухшими пальцами.

— Я сейчас скажу. — Из-за спины Радзихи показался приземистый черноволосый капрал Николай Васильев из довода саперов. — У него под Равой был сад. Он тридцать Лет занимался пчеловодством. В сентябре немцы сожгли его хату и ульи тоже. А вчера он высмотрел из окопов, что около села между фруктовыми деревьями находится пасека. Перестрелка не затихала, и пасека была под самым огнем. Никому ничего не сказав, Радзиха ночью пошел туда. Он заворачивал ульи в плащ-палатку и переносил в долину, что за той высотой, где ветряная мельница. Когда он взял последний улей, немцы заметили его и обстреляли. Пчелы вылезли, а что было дальше — вы видите.

— Черт возьми, парень! — Хорунжий потряс его за плечо. — Зачем ты, Цырыль, ходил туда и подставлял голову под пули?

Гигант закрыл от боли глаза и громко, хотя и невнятно, проговорил:

— Если мы деремся с немцами, то какое до этого дело пчелам?…

— Тихо! — крикнул телефонист и подал трубку.

Командир роты принял сообщение и приказал:

— Свертывайте линию, забирайте все с собой. Идем в Студзянки.

Телефонисты на ходу заряжали оружие, надевали каски.

— Подожди минутку. — Гугнацкий постучал по столу рукояткой «ТТ» и спросил в трубку: — Что ты говоришь? Повтори… Лозовский? Понимаю, но жив или убит?

Минула полночь. Он узнал это по звездам. Надо было возвращаться. Сначала он тихо поползет, а если заметят— побежит. Темно, может быть, удастся уцелеть. «Не каждая пуля попадет, — подумал он. — В тире и то целишься-целишься… И что? Бывает, что и промахнешься».

Он высунул голову из погреба и осмотрелся по сторонам. Немцы запускали ракеты, и он снова спрятался, решив переждать.

Надо же, чтобы это случилось именно с ним. И хотя он дослужился до капрала, но. в бой попал впервые. В 1939 году ему было всего 16 лет, и вообще в Мазурках тогда война прошла стороной, около Аугустува.

Когда вчера двинулись в атаку — страх подумать: по ровному полю! — он тянул с Фрончаком связь на самом правом фланге, вслед за танком. Этот танк немцы подожгли около белой часовни, но деревню рота захватила. Связь они передали хорунжему Парысу, устроившись в погребе с толстым бревенчатым накатом.

Потом линия оборвалась. Двое побежали, чтобы восстановить связь, но тут немцы начали стрелять из пушек и минометов, в атаку пошли танки. Трубка отозвалась: хорунжий Гугнацкий приказал пехоте отойти, а связь пока поддерживать. И капрал Лозовский остался: было его дежурство. Капрал Фрончак сказал, что вдвоем веселее, и остался тоже, «за компанию».

Они долго ждали, и им уже стало не до смеха. Адам Фрончак, более молодой и расторопный, решил выйти осмотреться и узнать, что же делать. Он выскочил из погреба. В этот момент засвистели бомбы. Земля заходила ходуном. Лозовский сначала подумал, что это немецкие самолеты, но, когда стих гул моторов, он услышал крики немцев: два их танка горели. Это было видно сквозь щели между бревнами.

Только теперь он понял, что остался один в тылу у фашистов. Стал кричать в трубку: «Нарев», «Нарев»!, но трубка молчала, или, быть может, на линии был обрыв. Взрывной волной вход в погреб засыпало землей, замело следы. Лозовский ничего не трогал и не откапывал, только потянул кабель и постепенно втащил внутрь, чтобы нельзя было обнаружить его по проводу. И тут же подумал, что и так, наверное, найдут.

Найдут или не найдут, а уж если наши ударят, то немцы так же быстро сбегут отсюда, как и пришли. А если они будут уходить, то он даст им сзади из автомата. Патронов хватит — два диска, и в карманах наберется еще на пять. К тому же есть и две гранаты.

От возбуждения он грыз уголок воротничка мундира и не мог допустить мысли, что ведь наши могут не дойти, что ведь гитлеровцы могут… Ерунда, ничего они не могут. Самое большее, что они могут, — это убить, но жизнь он даром не отдаст!

Время тянулось невыносимо медленно. Голода он не испытывал, потому что в углу под мягким песком нащупал солому, а еще глубже — бочку с квашеной капустой. Ел, чтобы успокоить нервы, пока не заболел живот и на зубах не навязла оскомина.

День клонился к вечеру. Лозовский выглянул и увидел, что земля у входа усыпана листками белой бумаги. Ему стало любопытно, и он. преодолев страх, приподнял крышку погреба и палочкой втащил один листок внутрь. Начал читать. Дело подвигалось медленно: в погребе стояла темень, буквы были мелкими, и он волновался. Тем не менее Лозовский понял, что от него требуют сдаться, иначе получит пулю в лоб. Его очень удивило, что немцы пишут ему по-польски, да еще печатными буквами.