Студзянки

— Я не ото имел в виду, гражданин генерал.

— А что?

— Отсечь клин нужно в лесу, а помочь советской пехоте могут 1-я и 3-я роты Чайникова. Наш полк и мотопехотный батальон сковали бы противника, не давая ему преждевременно отойти, а затем и разгромили бы окруженную группировку.

— А как ты намерен удерживать немцев, чтобы они преждевременно не отошли?

— Оказывать постоянное давление. Не давать им оторваться, провоцировать на контратаки.

— А если они уже теперь, ночью, отводят свои войска? — Карандаш пробежал по карте. — Кулаковский и разведчики Пшитоцкого докладывают, что в западной части Студзянок уже нет противника.

Светана вскочил, но, встретив взгляд генерала, опять сел и мрачно молчал.

— Я знаю, Владек, о чем ты думаешь. Вот, мол, командир бригады держит тебя в штабе, а тем временем враг уходит из западни. Ты хотел бы быть сейчас на своем месте и в душе ругаешь меня за глупые выдумки.

— Гражданин генерал, я…

— Молчи. Зачем обманывать? Любой человек может вспылить, и я тебя не виню. Я еще не старик. Между нами разница только четыре года. Тебе тридцать, мне тридцать четыре, но мы — разные по характеру люди.

Наступило молчание. Межицан прислушивался к отголоскам фронта. Редкие выстрелы орудий доносились сюда приглушенно. Где-то недалеко разорвался крупнокалиберный снаряд, дрогнула лампочка, подвешенная на ярком немецком проводе.

— Не горюй, Владек, — снова заговорил генерал. — Немцы не только не выводят войска из клина, а направляют туда новые роты. Мы захватили мотоциклиста. Он вез приказ. Фашисты решили перейти к обороне на занимаемых позициях. Они сражаются уже шесть дней. Наша бригада находится здесь третий день. Вчера немцы, кажется, поняли, что ликвидировать плацдарм не так-то просто, но они не теряют надежды и готовятся к новому наступлению в ближайшее время. За это они дорого заплатят. Хороший командир должен уметь не только вовремя ударить, но, если нужно, вовремя и отступить.

Межицан так разложил карту, чтобы виден был весь плацдарм.

— Позавчера ночью дивизия имени Траугутта заняла территорию в несколько километров фронта на Пилице. позволив 8-й армии создать резерв и перебросить артиллерию. Плацдарм мы не отдадим! Отсюда нам открывается путь на Лодзь, Познань и Быдгощ. — Он говорил, все более воодушевляясь. — А может быть, даже к Одеру, на его западный берег. Этот плацдарм — трамплин для прыжка на Берлин. И прежде всего — ключ к Варшаве. Ты видел на севере дым? Отсюда мы не должны выпустить ни одной дивизии, иначе погибнет сражающийся город. Танки, которые мы здесь сожжем, солдаты, которых мы здесь убьем, не пойдут на Варшаву.

Светана слушал командира как зачарованный. Ему казалось, что стены землянки раздвигаются и он видит танки своего полка, идущие по улицам Варшавы. Вот они, гремя гусеницами, прошли по Пулавской улице и через поля направились в сторону Берлина. Бои рот Козинеца и Гугнацкого, смерть Петкевича, Шиманьского и Бойко, обгоревшие «тигры» — все это вдруг приобрело новый смысл.

— До Берлина далеко, а до Варшавы тоже не близко. — Межицан заговорил спокойным, деловым тоном и, достав карту Польши, продолжал объяснять: — Сначала нужно навести порядок на правом фланге, который сильно отодвинут на восток, от Вислы и за Соколув-Подляски — более 80 километров. С тех пор как мы начали переправу, с 9 августа, там идут бои. В сражение введены пять армий и три танковых корпуса. Но им нелегко. За четыре дня захвачены Соколув-Подляски, Венгрув и Hyp, пехота дошла до Косув, но на подступах к Праге встретила упорное сопротивление и контратаки. Смогли взять лишь Станиславув и занять несколько километров местности. Наступление поддерживает только часть 2-й танковой армии, а ее 16-й корпус, который был направлен нам на помощь, выдвигается на магнушевский плацдарм. Нашим на севере нелегко наступать по обоим берегам Западного Буга, но уже завтра мы получим поддержку авиации, которой нам не хватало до сих пор. Все самолеты были заняты на правом фланге.

Генерал замолчал и долго смотрел Светане прямо в глаза.

— Знаешь, почему я все это тебе говорю? — спросил Межицан.

Светана молчал: впервые он узнал о действиях на таком широком фронте.

— Командиров полков и батальонов я также информировал об обстановке, но тебе я рассказал больше. Не только потому, что вообще тебя люблю. Видишь ли, Владек, в годы революции люди быстро взрослели. Чуйков в девятнадцать лет командовал полком. Сейчас он командует армией. Многие из вас, сегодняшних сержантов и хорунжих, через несколько лет станут полковниками и генералами. Советские офицеры вернутся домой, а наша армия будет расти, и вы, молодые, вместе с ней… Обещай, что пригласишь к себе по меньшей мере дважды: когда получишь под командование танковую дивизию и когда будешь нашивать на погоны генеральскую серебряную змейку.

— Вы примете приглашение по случаю присвоения мне звания поручника? — с улыбкой спросил Светана.

— То есть через четыре дня? — Межицан сделал серьезное лицо. — Хорошо, согласен. А теперь смотри. Рота Гугнацкого ночью займет оставленную немцами часть Студзянок и окопается. Если противник утром не будет проявлять активности, начинай нажимать, но не очень сильно. Если он сам начнет атаковать — тем лучше. Во всяком случае в течение пяти часов после восхода солнца, по крайней мере до девяти утра, связывай их, но не оттесняй. Жди от меня приказа. Как только клин будет отсечен у основания, мы ударим всерьез, со всей силой.

Со связным штаба Светана подъехал к шоссе. Там он увидел колонну грузовиков 1-го танкового полка, которые везли боеприпасы.

Светана остановил первую машину. Из нее выскочил поручник Антопольский.

— Привет, Владек. В чем дело?

— Привет. Ничего особенного. Пытаюсь добраться до своих.

— А Хелин далеко от твоих?

— Близко.

Командир штабной роты пропустил три машины со снарядами для 1-й и 2-й рот, четвертой машине он приказал забрать Светану.

Вот грузовик остановился, и поручник Антопольский выпрыгнул из машины, чтобы немного размяться. Водитель, выключив мотор, дремал за рулем. Тихо шелестели под ногами сухие прошлогодние листья. В кустах попискивала какая-то птица. «Как будто где-то на земле, — подумал поручник. — Может, у нее крыло сломано?»

Писк повторился несколько громче. Птица — не птица, надо проверить. Антопольский, раздвинув ветки, прошел несколько шагов и, нагнувшись, увидел лежащего под березой ребенка.

— Вот тебе и птица. Не бойся… — Он взял малыша на руки и вернулся к машине.

— Что это? — удивился проснувшийся водитель.

— Не что, а кто. Посвети.

При слабом свете лампочки спидометра на них смотрел испуганный мальчуган лет трех.

— Не бойся, — повторил поручник. — Скажи, как тебя зовут?

— Флянек.

— А где мама и папа?

— Не знаю, — ответил Франек и заплакал.

— Поехали, — приказал Антопольский водителю.

Быстрее, чем обычно, они выгрузили боеприпасы для трех танков, стоящих в засаде под Рычивулом, и вернулись на высоту 112,2.

В штабной землянке было пусто и темно. В гильзе от артиллерийского снаряда шипел фитиль. Кто-то храпел в углу. Слух о том, что командир нашел мальчика-сироту, быстро облетел часть. Первыми прибежали старшина роты сержант Владислав Дендес и его брат Рудольф, за ними — заведующий оружейным складом капрал Генрик Красейко. Он принес консервы и хлеб.

— Вот тебе, сынок, кушай.

— Погоди, не давай ему все сразу, глупый. Может, он несколько дней ничего не ел.

— Нужно бы ему сварить кашу на молоке.

— А где взять молока? У Дендеса скорее самогону достать можно.

— Не беспокойся, — проворчал сержант, — у старшины роты есть в запасе все, что нужно… Повар! — крикнул он, выглянув из землянки. — Свари кашу на молоке, да поскорее!

— Что мы с ним будем делать? Нужно отдать его в детский дом.

— Сейчас вся Польша — детский дом. Кто его возьмет?

— Мы. Пойдешь, Ясь, с нами?