Партизанская хроника

Они ушли.

— Из Москвы указаний нет? — спросил, подойдя, Кусков.

Мы каждый день сообщали на Большую землю о готовящейся против нас экспедиции и ждали указаний Москвы.

— Еще нет, — ответил я. — Не мешает еще раз проверить, как мы готовы к бою, — и мы пошли осматривать лагерь. Проходя мимо палатки Карла Антоновича, я услышал спокойный басок.

— А ты не волнуйся, тогда и выйдет… — кого-то поучал он.

Я вошел в палатку; там Долик Сорин учился собирать маузер. Он горячился, а Добрицгофер ему терпеливо объяснял. Они уже давно стали неразлучными друзьями. Впрочем, Долик был любимцем всего отряда.

Когда начальнику разведки нужно было послать кого-либо к разведчикам, находившимся на заданиях, Долик выполнял это быстро и толково. Нужно найти наших людей и связаться с ними — Долик и здесь незаменим. Возвратившимся с боевых операций партизанам он помогал чистить оружие. Это было его любимым занятием. Даже такие требовательные партизаны, как Анатолий Чернов и Иван Леоненко, не могли упрекнуть Долика в небрежности.

Карл Антонович, освободив мне место, спросил:

— Выходит, опять придется подраться?

— А как настроение у партизан, особенно у новичков? — спросил я в свою очередь.

— Без боя не отступать, сначала попробовать свои силы, а если что, так прорываться, — ответил он.

— Неплохое настроение, — кивнул я и вышел.

Внутренняя подтянутость бойцов, хорошо подогнанное, хотя и разнообразное, партизанское обмундирование, до блеска начищенное оружие, бодрые лица — все говорило о том, что партизаны готовы встретить врага.

Я зашел в палатку, где лежали раненые. Врача не было, возле больных сидела Валя Васильева. Белый халат и чепчик придавали ее лицу необычную серьезность и сосредоточенность. Она молча отодвинулась в сторону.

Розум уже почти поправился. Сухов же, закрытый парашютным шелком, лежал с глубоко впавшими глазами. Лаврик строго приказал ничего не говорить больным о предполагающейся против нас карательной экспедиции, но, хотя его приказ строго выполнялся, Розум и Сухов, опытные, бывалые партизаны, почувствовали сердцем необычную атмосферу лагеря.

— Скажите, к чему вы готовитесь? — спросил, приподнявшись, Розум.

— Ни к чему особенному, — ответил я. — Ведь вы сами знаете, что партизаны должны быть всегда и ко всему готовы.

— Мы с Суховым тоже готовы, не так ли, Костя? — обернулся к Сухову Розум.

Тот утвердительно кивнул.

— Мы обузой для отряда не будем, — продолжал Розум. — Чувствуем, что снова предстоят тяжелые бои. Мы оба коммунисты и с честью готовы умереть за Родину. Только больно, что товарищи скрывают от нас правду, как будто мы чужие…

Во взгляде Розума был глубокий упрек. На глазах у Валентины навернулись слезы, я тоже почувствовал, как у меня запершило в горле.

— Не волнуйтесь, мы вас не оставим… Вы правы… вы должны знать правду, как бы тяжела она ни была. Немцы готовят против нас карательную экспедицию. — И, тепло пожав руки раненым, я вышел из палатки.

«Дали мне урок, — думал я. — От таких людей нельзя скрывать ничего».

Мы сидели в штабной палатке. Я прочитал вслух полученный из Москвы приказ:

«Без надобности в бой не вступать, избегать потерь, действовать смотря по обстановке».

Наступило короткое молчание. Первым заговорил Сацункевич.

— Из окружения нужно выходить отдельными отрядами: так будет легче…

— А я думаю наоборот: прорываться надо всем вместе через дорогу, — перебил его Дерюга.

— Чтобы потом немцы наступали нам на пятки, — возразил я.

— Прорываясь в нескольких местах, мы тем самым спутаем карты фашистов, — поддержали меня комиссар Морозкин и Кусков.

Действительно, пришлось призадуматься. Разведка и связные сообщали, что из Борисова выступила дивизия эсэсовцев, которая, продвигаясь к партизанской зоне, восстанавливала подорванные нами мосты; из Березино подходил «украинский» батальон. К партизанской территории продвигались немцы из гарнизона Червеня и вновь пополненного гарнизона Смолевич.

Вечером 3 ноября 1942 года мы приняли решение прорываться отдельными отрядами. Сацункевич, Веер и Дерюга выехали к своим партизанам.

Наш отряд был хорошо подготовлен к бою и длительному походу. Радисты Лысенко и Глушков тщательно запаковали радиостанции; Лаврик на немецких носилках удобно разместил раненых. Двадцати партизанам во главе с Мацкевичем поручили охранять раненых и рации.

Я подозвал Мацкевича.

— Гавриил, как ни тяжело будет, раненых и радиостанции в руки противника не отдавать.

— Товарищ командир, — голос его дрогнул, — задание будет выполнено!

В темноте я встретился с Морозкиным. Он насвистывал какой-то марш. Я подозрительно покосился на него.

— Ты знаешь, какое настроение у наших, — оживленно сказал он. — Говорят: «Против нас пятнадцать тысяч немцев, значит, по тридцать гитлеровцев на каждого. Пусть же каждый обяжется выполнить свою норму».

Расчет был верен: в четырех партизанских отрядах было около пятисот партизан. Значит, надо воевать не числом, а уменьем.

— Понимаю, дружище, понимаю, — ответил я. — Каждый наш партизан во много раз сильнее любого фашиста. Партизан знает, за что борется…

Мне хотелось обнять всех партизан за их смелость, за переносимые ими лишения, за их веру в победу.

Сидя на пне, Меньшиков принимал донесения от разведчиков. Сейчас у них было особенно много работы. Надо было следить за каждым шагом врага.

Чернов и Леоненко сообщили, что в деревню Юрздовка прибыл батальон «Днепр»; Назаров и Малев донесли, что в Забашевичи из Борисова прибыли эсэсовцы. Другие разведчики также сообщали о прибытии новых и новых сил противника.

Приняли решение: ночью просочиться сквозь заслоны батальона «Днепр» между Беличанами и Юрздовкой, а пока разведать деревню Березовка, находившуюся недалеко от лагеря.

Разведчики очень устали. Я понял, что мы допустили ошибку, не создав конной разведки. Меньшиков не совсем уверенно спросил:

— Товарищи! Найдутся ли добровольцы выполнить серьезное задание?

— Я пойду! — раздался в темноте девичий голос.

К нему присоединились голоса мужчин.

— Кто там первый? — спросил Меньшиков.

— Это я, Васильева.

— И я тоже пойду, — раздался голос Любимова.

Желающих было много. Казалось, никто не устал. Было решено отправить Любимова и Валю.

Скоро они вернулись.

— В деревне немцы, — уныло, как будто она виновата в этом, сказала Валя.

— Пришлось столкнуться, — добавил Любимов.

Мы выслушали их рассказ.

…Валя и Любимов подошли к речке, остановились, прислушались. Вокруг было тихо. Тем не менее они не решились идти через мостик, а пошли вброд.

Перебравшись через речку, снова прислушались и поползли. Вдруг, уже недалеко от деревни, рука Любимова уперлась в лед, затянувший какую-то лужицу. Лед треснул, разведчики словно приросли к земле. Долго не шевелились, но кругом по-прежнему было тихо. Поползли дальше.

Добравшись до сарая, стали наблюдать. Тишина. Вот послышались шаги, двое людей пересекли улицу.

— Немцы! — прошептал Иван.

Но разведчик должен не только предполагать, он должен знать наверняка. Чтобы убедиться, Иван и Валя подползли к ближайшему дому. Иван остался у входа во двор, а Валя подошла к окну.

В этот момент Любимов заметил людей, приближавшихся к нему. «Позвать Валю!» — мелькнуло у него в голове, но было поздно. Иван увидел железные каски и длинные шинели. Тогда, чтобы привлечь внимание Вали, он негромко крикнул:

— Кто идет?

Немцы остановились. Валя подбежала к Ивану. Один из гитлеровцев громко крикнул: «Хальт!».

Одновременно заговорили автоматы разведчиков. В ответ недалеко от сарая заработал пулемет. Огненная струя прорезала темноту, и пули, словно пчелы, зажужжали вокруг разведчиков. Они бросились на землю.

Вскоре две гранаты, брошенные партизанами, заставили замолчать вражеский пулемет, разведчики пустились бежать.