Смерть в Занзибаре

Паника снова охватила Дэни. Даже если араб не тот человек, которого она встретила поблизости от дома мистера Хонивуда, он наверняка тот самый, который стоял рядом с ней, локоть к локтю, в холле «Эйрлайна», и, если он узнает ее и начнет задавать вопросы, ее могут задержать в Найроби и отослать обратно.

Какое наказание предусмотрено за путешествие с чужим паспортом? Почему она не подумала об этом раньше? Лэш Холден делал на этот счет какие-то легкомысленные намеки, но она так и не задумалась над этим. А следовало бы задуматься…

Собеседник мистера Даулинга снова заговорил, даже еще более громко, но о более конкретных вещах:

– Я всегда чувствую себя больным – совершенно больным – в этих аэропланах. У меня болит живот. Все болит. Я мирюсь с этим. Это так нехорошо. Высота – нет, не знаю. Да, мы не двигаемся, но я все равно чувствую себя все время плохо. А над морем еще хуже. Над морем мне совсем плохо. Потому что, если моторы откажут над морем, что тогда будет? Мы все упадем. Это ужасно!

«Он вовсе не страдает от морской болезни, – подумала Дэни. – Он просто боится! Ну и что, я тоже боюсь…»

Ларри Даулинг поймал ее взгляд и усмехнулся, и непонятным образом ее паника стала отступать. Пусть он даже и репортер и опасен для знакомства, но это человек, на которого можно положиться, и у нее вдруг появилось сильное подозрение, что тетя Гарриет одобрила бы его. Что очень странно…

Тут она сообразила, что пассажиров до Найроби просят вернуться в самолет, и, торопливо вскочив, схватила свое пальто и сумку, и поспешила из зала вслед за своими попутчиками.

Лэшмер Дж. Холден младший не двигался и даже не шелохнулся, когда она пролезала мимо него, чтобы занять свое место. Говоря техническим языком, он был сброшен со счета; и Дэни, вынужденная признать этот факт, почувствовала себя потерянной, лишенной друзей и очень-очень одинокой. До этого момента она ощущала себя чем-то вроде члена одного экипажа с Лэшем во главе, который управлял кораблем и взялся благополучно доставить ее в порт назначения при условии, что она будет выполнять все, что он говорит. Но теперь она уже не была в этом так уверена. Освещаемый бесстрастными лучами яркого средиземноморского солнца, Лэшмер Холден казался гораздо моложе. Волосы его были всклокочены, сам он выглядел бледным и небритым; она стала рассматривать его критическим и неодобрительным взглядом, и тут ее материнские инстинкты выявили в ней все лучшее – она наклонилась и расслабила его галстук, который сполз куда-то в район правого уха, а потом опустила шторку, чтобы солнце не светило ему в лицо.

Двое краснолицых джентльменов типично колониального вида, занимавшие места непосредственно позади нее, начали храпеть легким ритмичным хором, и она охотно последовала бы их примеру и снова заснула, чтобы ни о чем не думать. Но теперь она была уже слишком напугана и ей было не до сна. К тому же следовало бы, пожалуй, написать письмо. Письмо, которое она должна отправить из Найроби и в котором она должна все объяснить полиции.

Дэни осторожно встала и сняла свой атташе-кейс с полки над головой, вновь с удивлением заметив бирку, утверждающую, будто он является собственностью мисс Ады Китчелл. Однако, разложив перед собой бумагу и держа в руке ручку Байро, она обнаружила, что это отнюдь не так просто, как она себе представляла.

Припомнив события последних двадцати четырех часов, она с удивлением задумалась, в своем ли она уме. Неужели обильные алкогольные возлияния Лэша Холдена оказывали на нее некое гипнотическое воздействие? Конечно, она была напугана и смущена, но в то же время полна упрямой убежденности, что ничто не может помешать ей отправиться в эту долгожданную поездку в Занзибар. И в этом состоянии духа она с огромной готовностью ухватилась за ту нелепую возможность спасения, которую он ей предложил. Но теперь, имея столько времени для размышлений, она все яснее представляла себе всю безрассудность своего поступка.

Она сделала как раз то, чего от нее и ожидали. Поддалась панике и повела себя глупо и подозрительно, позволив убийце использовать себя в качестве подсадной утки и замести следы. Она стала «участником после факта», недоносителем, а это тоже является наказуемым нарушением закона. Сохрани она спокойную голову и позвони немедленно в полицию, даже если бы из-за этого пришлось отложить ее поездку или, в крайнем случае, пожертвовать ею, тогда именно полиция нашла бы этот пистолет и к тому же без отпечатков ее пальцев. А если бы она сообщила им то немногое, что ей известно, это могло бы помочь им сразу же напасть на след настоящего преступника, вместо того чтобы терять время, пытаясь выследить ее.

«Она оказалась, – подумала Дэни с суровой честностью, – просто эгоисткой, трусихой и достойной сожаления легковерной девчонкой. Она помешала правосудию и сыграла на руку убийце; а теперь раздумывала, сколько времени займет у полиции установление того факта, что посетителем мистера Хонивуда была мисс Дэни Эштон, если она не напишет и не сообщит им этого сама. По всей вероятности, они никогда этого не установят. Возможно, в конце концов, лучше вообще ничего не говорить, оставив все идти своим путем. Могут ли ее приговорить к тюремному заключению за воспрепятствование отправлению правосудия? Но ведь она только хотела увидеть Занзибар. Занзибар и «Кайвулими»…»

Два года назад Лоррейн прислала ей несколько фотографий «Кайвулими». Они пришли по почте в холодный, сырой и унылый ноябрьский день и принесли с собой в этот флегматичный и лишенный всякой романтики дом тети Гарриет дыхание волшебства. «В саду, – писала Лоррейн, – есть джакаранда[1] и манго, франжипани[2] и фламбоян и огромное количество апельсиновых деревьев, и все они райски пахнут и делают все вокруг очаровательным и прохладным. Думаю, что отсюда берется и название этого места. «Кайвулими» значит «Дом Тени».

Дэни отложила перо и бумагу и вернула атташе-кейс на полку. Все это было так сложно, что лучше было бы подождать, пока она сможет излить душу Лоррейн и Тайсону. Лоррейн подумает, что все это ужасно, а Тайсон, вероятно, придет в ярость. Но они возьмут на себя заботу обо всей этой проблеме и будут знать, что делать.

Она снова села, чувствуя себя безучастной и потерянной и немного стыдясь самой себя. Если бы только Лэш проснулся! Но мистер Холден, похоже, намерен был проспать до самого Страшного Суда, и Дэни вдруг поймала себя на том, что смотрит на него с растущей враждебностью.

Во всем этом виноват Лэш, неожиданно решила она. Если бы не он – да еще этот его странный набитый кот! Вот уж действительно, Асбестос!

Благоухающее дуновение «Диориссимо» торжествующе ворвалось в запахи сигаретного дыма, антисептиков и обивки, и Дэни осознала, что приятный профиль мистера Холдена рисуется на фоне серовато-зеленого полотна.

Рядом с ним в проходе стояла Амальфи Гордон, глядя вниз на его бессознательное тело с легким неодобрением. Выражение ее лица представляло собой любопытную смесь раздумья, сомнения и досады. В полутьме задернутой шторки, освещаемая светом сзади, она выглядела еще более светловолосой и красивой, чем обычно, и просто невозможно было поверить, что ей не около тридцати, а уже далеко за тридцать, и что она ходила в школу вместе с чьей-то матерью.

Она взмахнула парой длинных, выглядевших позолоченными ресниц, без сомнения искусственных, и бросила на Дэни невидящий и абсолютно равнодушный взгляд, которым некоторые женщины удостаивают слуг, а большинство красавиц жалуют своих простеньких или непривлекательных сестер.

Именно этот взгляд вызвал у Дэни внезапную резкую враждебность, что, по-видимому, отразилось на ее лице, так как зеленовато-голубые глаза миссис Гордон потеряли свое абстрактное выражение и стали удивленно внимательными. Она оглядела Дэни с головы до ног, отметив ее молодость и не пропустив ни одной детали ее одежды и внешнего вида, и хмурая морщинка на ее белом лбу стала глубже. Она сказала, даже не попытавшись понизить голос:

[1]

Джакаранда – палисандровое дерево.

[2]

Франжипани – красный жасмин.