Страница 59 из 90
Я представил себе обжаренное на огне мясо, и мой живот одобрительно заурчал. Вечерня в скором времени должна была подойти к концу; я надеялся, что монахини не будут затягивать с доставкой еды. Покидая утром таверну, мы купили у трактирщика свежий хлеб и колбасу, но они до сих пор оставались в наших седельных сумках, которые мы вместе с лошадьми оставили на конюшне.
— Спроси ее, когда нам доставят наши вещи, — попросил я Эдо.
Он на мгновение замер, вероятно, вспоминая нужные слова, потом присел рядом с круглой монахиней, которая зажгла от фонаря маленькую ветку и пыталась теперь развести огонь. Когда он говорил, она не смотрела на него, полностью занятая очагом, но пробормотала что-то в ответ.
Эдо поднялся.
— Она говорит, их принесут сразу после вечерней службы.
Так что, моему желудку пришлось подождать, но, как выяснилось, совсем недолго, потому что вскоре прибыла настоятельница. Она явилась с четырьмя монахинями, которые, как и обещала Бургинда, принесли наши мешки, а так же хлеб и кувшины воды — это было все, что они могли предложить в этот час. Ну, что ж, праздника в честь нашего прибытия устраивать не стали, но тем не менее, нас приветствовали. Гилфорд присоединился к нам за ужином, но не произнес ни слова, кроме короткой молитвы перед едой. К нему присоединились настоятельница и сестры, которые тихо сидели с нами за длинным столом. Они, вероятно, приняли пищу перед вечерней, и не должны были прикасаться к еде до следующего утра. Я всеми силами старался уклониться от взгляда настоятельницы, но она продолжала спокойно смотреть на меня, и я заметил проблеск тепла в ее глазах.
Наконец они ушли, а Гилфорд поднялся к себе наверх. С нами осталась одна Бургинда, весь вечер старавшаяся держаться незаметно. Она простояла на коленях у очага с закрытыми в молитве глазами, пока мы уничтожали наши собственные припасы, выложив их на середину дубового стола. Я не знал, распространяется ли на гостей запрет на азартные игры, безусловно, принятый среди сестер, но пожилая монахиня не сделала ничего, чтобы остановить нас, так что мы сыграли несколько партий в кости. Потом Эдо достал флейту и насвистел несколько коротких отрывков, пытаясь вспомнить давно забытую мелодию, он спотыкался на одних и тех же нотах, пока мы не уговорили его сыграть что-нибудь старенькое, чтобы можно было хотя бы спеть всем вместе.
В конце концов пламя в очаге стало сокращаться, и я почувствовал ночной холод, сочащийся от стен. Вскоре все начали зевать; первый Годфруа, за ним Радульф отправились наверх, где для всех нас были приготовлены отдельные кельи. Очевидно, монахини часто принимали паломников, и к тому же в большом количестве.
Наконец ушел Филипп, оставив нас с Эдо и Уэйсом втроем. На табурете у огня сидела Бургинда, но теперь ее подбородок покоился на мерно вздымающейся и опускающейся груди, я слышал ее тихий деликатный храп.
— Жена узурпатора, — пробормотал Уэйс. — Зачем Мале отправил ей послание?
— Я тоже пытался это понять, — я старался говорить тихо, чтобы не потревожить спящую монахиню. — Сначала я подумал, что они были любовниками, но Гилфорд чуть не прикончил меня за такие догадки.
Эдо посмотрел на меня с насмешливым восхищением.
— Ты вот прямо так и спросил его, не были ли они любовниками?
— Согласен, не самый мудрый поступок.
— Признаюсь, я бы подумал так же, — сказал Уэйс.
— Одно дело знать, а другое сказать вслух, — заметил Эдо. — Да еще собственному капеллану виконта.
— Но зачем он вообще сделал эту глупость? — оборвал его Уэйс. — Отправить к черту на кулички шестерых рыцарей, когда Эофервик лежит в осаде, да еще рисковать шкурой своего капеллана?
Я пожал плечами.
— Может быть, сообщение было настолько важно, что он должен был отправить его прямо сейчас?
— У меня только одно предположение, — сказал Уэйс, взглянув на монахиню, а затем на лестницу, словно кто-то мог появиться оттуда внезапно. — Хотя я затрудняюсь его высказать, если есть хоть малейший шанс, что нас услышат.
Я посмотрел через стол в серые глаза Уэйса. Мне пришла в голову та же мысль, но я сразу же отогнал ее, потому что очень не хотел в это верить. Может быть, Мале вовлечен в заговор с участием жены Гарольда?
— Мы ничего не знаем, — сказал я Уэйсу. — У нас нет ни единого доказательства. Только подозрения.
— Знаю, — ответил он. — Потому и помалкиваю.
— О чем? — спросил Эдо.
Я взглянул на Уэйса, размышляя, кто из нас должен произнести эти слова. Он обреченно вздохнул и понизил голос до шепота:
— Мале может оказаться предателем.
Эдо вздрогнул.
— Предателем? — повторил он слишком громко на мой взгляд.
Я толкнул его локтем и потянул за рукав.
— Есть одно обстоятельство, которое может иметь значение, — сказал я и вдруг запнулся, не зная, стоит ли продолжать.
Но они смотрели на меня выжидающе; если я не расскажу, они будут знать, что я что-то скрываю, а я превыше всего нуждался в их доверии.
— Что это? — спросил Уэйс.
Я попытался припомнить все, что рассказывал мне Гилфорд на корабле.
— Кажется, задолго до вторжения Мале был большим другом Гарольда Годвинсона, — сказал я. — Он получил землю в Англии от старого короля, Эдуарда, и большую часть времени проводил в этой стране. До тех пор, пока король не умер, и Гарольд не украл корону. Тогда он вернулся в Нормандию, чтобы присоединиться к герцогу Гийому.
— Он знал узурпатора? — спросил Уэйс.
— И он действительно наполовину англичанин, а? — пробормотал Эдо.
— А теперь он отправляет послание вдове Гарольда, — подвел итог Уэйс. — Что все это значит?
— Это может не значить ничего, — сказал я. — Их дружба была прервана, когда Гарольд решил захватить королевство. Какой бы ни была любовь Мале к англичанам, он похоронил ее под Гастингсом.
— Хотя до сих под его дом заполнен английскими слугами, — заметил Эдо. — Есть Гилфорд и Вигод, наверняка найдутся и другие.
Это было верно, и тоже было частью головоломки. Но еще больше меня беспокоил один вопрос: разве мог Гилфорд рассказать мне историю разорванной дружбы, если бы знал, что его господин замыслил предательство? Это не имело смысла.
— Если бы мы знали, что содержит сообщение, то не сомневались бы, — сказал я. — Но священник молчит, как рыба.
— Он должен хранить послание в своей комнате, — предположил Эдо.
— Или в голове, — возразил Уэйс. — Тогда у нас нет никакого способа узнать.
Внезапно я вспомнил о свитке, который Гилфорд выронил у дороги, как резко изменились его манеры, когда я поднял его.
— Нет, — сказал я. — Письмо существует.
— Ты уверен? — спросил Уэйс.
Чем больше я думал, тем сильнее убеждался в своей догадке. Чем еще мог быть тот пергамент?
— Я видел, как он выронил его по дороге сюда.
— Если бы мы могли взглянуть на него, прежде чем оно попадет к этой Эдгите, — сказал Эдо.
— Уверен, он не оставит письмо без присмотра, — ответил Уйэс.
— Но ты узнал бы его, если бы увидел? — спросил Эдо.
— Возможно. — я представил грубые края свитка и кожаный шнурок, завязанный крепким узелком. В нем не было ничего особенного, никаких отличительных признаков. — А тебе зачем?
— Думаю, он уже спит, как сурок, — сказал Эдо, понизив голос. — Мы должны пробраться в его комнату и найти письмо.
— Ты предлагаешь нам украсть его?
Как бы ни был я зол на Гилфорда, эта мысль наполнила меня отвращением. В конце концов, Мале отдал его под мою защиту. Я дал ему клятву перед лицом Бога, и не мог нарушить ее.
Эдо пожал плечами.
— Что, если мы ошибаемся насчет священника, Мале и всех остальных? — действительно, если мы поступим так, как он предложил, а наши подозрения окажутся ложными, я стану клятвопреступником — Нет, должен быть другой способ.
— Знает ли еще кто-нибудь об Эдгите, как думаете? — спросил Уэйс. — Я имею в виду Годфруа, Радульфа и Филиппа. Вы видели, как они отреагировали на ее имя?
— Я на них не смотрел, — признался я.