Страница 22 из 90
— Когда надо выезжать? — спросил Эдо.
Я потягивал эль из своей кружки, наслаждаясь горьковатым вкусом.
— Завтра до полудня, — сказал я. — Но он хочет получить ответ к вечеру.
Эдо взглянул на Уэйса.
— Каковы наши шансы здесь?
— Стремятся к нулю, — Уэйс пожал плечами. — Мы могли бы подождать мятежников в надежде, что кто-то их лордов наймет нас в последний момент. Но я не собираюсь рисковать жизнью бесплатно, будь уверен.
Солнечный свет ворвался в распахнутые двери. Краснорожий англичанин средних лет стоял на пороге, тяжело отдуваясь и крича что-то непонятное. Парочка у дальнего стола вскочила на ноги, наш сосед проснулся и уронил кружку на пол. Трактирщик позвал служанку, и она поспешила в дальний конец комнаты.
Я поднялся слишком поспешно, как оказалось, и вздрогнул от укола боли в ноге. Эдо рядом со мной поднял руки в успокаивающем жесте и что-то говорил на их родном языке.
— Что происходит? — спросил я его.
Он покачал головой:
— Не знаю.
Снаружи послышались французские ругательства, а затем стук копыт и топот многих ног.
А потом я услышал это. Сначала слабый звук издалека, но он неуклонно рос и приближался: Ут, ут, ут.
Я посмотрел на парней, они на меня, и я понял, что они слышат тоже самое. Я нащупал рукоять ножа, Это коснулся своего меча.
— Идем, — сказал Уэйс.
Он был ближе всех к двери, я последовал за ним, а Эдо за мной. Англичанин, стоявший на пороге, не сделал попытки остановить нас, но при нашем приближении резво выскочил на улицу.
На улице Kopparigat толпились жители города с женами, многие женщины быстро спускались вниз по склону, уводя детей и домашнюю скотину. Залаяла собака, ей ответил дружный собачий хор из дворов вниз по дороге. Вопль младенца пронзил воздух.
Независимо от причины, я видел, что ничем хорошим это обернуться не может. Неужели мятежники уже подошли, и город в осаде? Но если так, почему их сородичи так испуганы?
— Кричат оттуда, — Уэйс кивнул в сторону вершины холма, где Kopparigat выходила на главную улицу города.
Я быстро шел за ним; с каждым шагом боль вонзалась в мою ногу тысячей иголок, но я не обращал на нее внимания, торопясь навстречу холодному ветру. Мальчик ростом мне до пояса налетел на мою здоровую ногу и упал навзничь на землю. Он заплакал, его мать охнула и подбежала, чтобы поднять его. Ее юбка была забрызгана грязью, платок сбился, волосы были в беспорядке. Она подняла глаза на меня, и я увидел в ее глазах испуг, прежде чем она тоже побежала вниз по склону.
Крики усилились, когда мы поднялись до конца Kopparigat. Правый рукав дороги вел к реке, но шум доносился слева, со стороны рынка и собора. Немного впереди ехали всадники в кольчугах, копыта их коней разбрызгивали грязь по сторонам. Вымпелы развевались над их копьями — красно-синие, белые и зеленые — и мне показалось, что я вижу среди них черно-золотой с цветами Мале.
Сзади раздался крик, и я обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как около полудюжины вооруженных англичан надвигаются на нас из толпы. Они были молоды, лет на пять младше нас, но крепко сбиты и настроены решительно. Каждый был вооружен длинным ножом, почти мечом, на их языке он назывался сакс.
— Уэйс! — позвал я, выдергивая нож из ножен. — Эдо!
Они повернулись и обнажили мечи, ожидая англичан. Как и мы, они были без кольчуг и шлемов, но их было шестеро против нас троих.
— Держитесь рядом, — приказал Уэйс, держа меч перед собой.
На меня бросились двое: один длинный и тощий, а второй приземистый крепыш, похожий на кузнеца. Коротышка напал первым, с энтузиазмом размахивая своим саксом. Я парировал удар, сталь ударила о сталь, но в его руках была такая сила, что я отступил на шаг. Краем глаза, я заметил, как его длинный приятель торопится выступить вперед, и знал, что должен сделать, пока он не дотянулся до меня.
Я поднял колено и от души заехал ему в пах. Он согнулся пополам, крича от боли, а я опустил рукоять ножа ему на затылок. Он рухнул, и тогда я повернулся ко второму, когда он уже сделал выпад; его клинок ослепительно сверкнул на солнце. Он целился мне в грудь, я попытался уклониться, но поскользнулся в грязи и потерял опору под ногами. Я выпрямился как раз вовремя, чтобы перехватить его клинок.
Пот тек со лба, заливая глаза, и на мгновение я ослеп, когда он атаковал снова. Однако, на этот раз он сделал слишком глубокий выпад, и когда он начал выпрямляться, я увидел свой шанс. Я рванулся вперед, надеясь вонзить нож в живот англичанина, но смог достать только бок. Этого оказалось достаточно. Лезвие разрезало тунику, вспороло кожу и он издал тоскливый рев. Руки зажали рану, сакс упал на землю.
Его приятели бежали все, кроме одного, которого я вырубил ударом по голове, еще один лежал между Эдо и Уэйсом, корчась и держась за руку. Я повернулся к англичанину, и шагнул вперед, держа нож перед собой. Его лицо, всего мгновение назад исполненное ярости, сейчас выражало только страх; он посмотрел на кончик моего ножа, а потом вдруг повернулся и побежал к реке.
Когда он затерялся в толпе, я взглянул на Эдо и Уэйса, уже убравших свои мечи. Их не зацепили.
Эдо указал на коротышку, который смирно лежал на боку:
— Жмурик?
Я пнул его в бок. Он не двигался, но я заметил, что его грудь вздымается.
— Скоро очнется, — ответил я.
Мы быстро пошли по улице. Рыцари, которых я видел раньше, исчезли, но когда мы приблизились к рынку и повернули направо вверх, к собору, их вымпелы снова появились в поле зрения, дрожа на ветру над головами толпы. Их уже было пятьдесят, а, может, и семьдесят, и люди все прибывали. Перед ними на другой стороне площади, перед собором, бесновалась орда англичан, так много, что я не мог сосчитать их; все вопили в один голос.
Среди них были и молодые и старые, некоторые с саксами и копьями, но больше с вилами и лопатами; я разглядел несколько топоров, таких, что могут одним ударом свалить и лошадь. У некоторых были щиты, и они изо всех сил лупили по ним оружием, словно надеялись нас контузить. Я уже слышал этот стук при Гастингсе и в Дунхольме, но не такой беспорядочный. Они не били в щиты дружно, и не пытались выдержать единый ритм, просто решили посильнее пошуметь.
— Ут! — ревели они. — Ут!
Сначала я подумал, что нортумбрийская армия ворвалась в город, но они не были похожи на обученных воинов. Ни на одном не было брони или кольчуги, всего несколько шлемов. И, похоже, у них не было лидера. Вот, значит, как. Жители Эофервика решили сразиться с нами.
На нашей стороне уже лошади задирали головы и плясали на месте, но всадники удерживали их. Я оглянулся в поисках черно-золотого вымпела, но, должно быть, я ошибся. Мале здесь не было. Зато вместо него я обнаружил лисицу на желтом поле, развевающуюся над головами первого ряда — эмблему Гилберта де Ганда. Даже с такого расстояния и под шлемом я узнал его по длинному подбородку и костлявой фигуре. Он скакал взад-вперед перед отрядом, крича, чтобы они держали ряды: мощный утробный рев извергался из тщедушного тела.
Расталкивая лошадиные бока, мы пробились сквозь ряды всадников, к передовому отряду, где нас увидел Гилберт. Сначала ему, должно быть, стало интересно, кто мы такие, потому что он подъехал ближе, но затем на его лице появились признаки удивления и гнева. Он остановился перед нами, сжимая копье, облачка пара извергались из его ноздрей.
— Ты… — сказал Гилберт, его глазки сузились, когда он смотрел на меня сверху вниз. — Ты человек графа Роберта. Бретонец. Танкред Динан.
— Лорд Гилберт, — ответил я так же коротко.
Он посмотрел на остальных, стоящих рядом со мной.
— Уэйс де Дувр и Эдо де Ри. — он произносил имена медленно, и нетрудно было расслышать презрение в его голосе. — Вы пришли, чтобы сбежать из боя, как сделали это в Дунхольме?
— Пожалуй, мы поможем вам, милорд, — Уэйс отвечал вежливее, чем можно было от него ожидать.
Обычно он не трудился скрывать свое презрение от тех, кого не любил; его прямота часто доставляла ему неприятности в течение многих лет. Но сейчас не было времени для мелких ссор.