Я – Малала

Год назад я ушла в школу и не вернулась домой. В мою голову вошла пуля, выпущенная боевиком Талибана. В бессознательном состоянии меня вывезли из Пакистана. Некоторые люди считают, что я не вернусь домой уже никогда. Но я всем сердцем верю, что это не так. Навеки разлучиться с любимой страной – горе, которого не пожелаешь никому.

Каждое утро, открывая глаза, я мечтаю увидеть мою прежнюю комнату, наполненную любимыми вещами, комнату, где на полу валялась моя одежда, а на полках стояли призы, которые я завоевала за отличную учебу в школе. Потом я вспоминаю, что мой родной дом в долине Сват далеко, что я живу теперь в другой стране и что время здесь на пять часов отстает от пакистанского. Но по развитию моя любимая родина отстает от этой страны на века. Здесь есть все удобства, какие только можно себе вообразить. Из каждого крана течет вода, хочешь – холодная, хочешь – горячая. Масляные лампы не нужны, потому что свет включается днем и ночью, стоит только нажать на выключатель. Покупать на базаре газовые баллоны тоже не нужно, потому что на кухнях стоят электрические плиты. Но если кто-то не хочет стоять у плиты, в магазине всегда можно купить готовую еду.

Подходя к окну, я вижу высоченные дома, дороги, запруженные машинами, спешащими во всех направлениях, аккуратные зеленые изгороди, ровные лужайки и чистые тротуары. Я закрываю глаза и возвращаюсь в родную долину. Перед моим мысленным взором встают заснеженные горные вершины, прозрачные голубые реки, зеленые поля. Сердце мое радостно бьется, когда я представляю людей, среди которых жила прежде. Я мысленно возвращаюсь в свою школу, к любимым учителям и одноклассникам. Моя лучшая подруга Мониба подбегает ко мне, мы усаживаемся в сторонке и начинаем болтать и смеяться, словно я никуда не уезжала.

Но это всего лишь мечты. На самом деле я живу в Англии, в Бирмингеме.

Моя жизнь изменилась во вторник, 9 октября 2012 года. Школьные экзамены были в самом разгаре. Правда, я, лучшая ученица в классе, в отличие от большинства моих подруг экзаменов почти не боялась.

В то утро мы, как обычно, приехали в узкий грязный переулок вблизи улицы Хаджи Баба. Как обычно, нас доставили туда ярко расписанные рикши, извергающие дизельные пары, причем в каждую повозку набилось по пять-шесть девочек. С тех пор как к власти пришло движение Талибан, на нашей школе не было никакой вывески. Посторонний человек никогда бы не догадался, что скрывается за резной медной дверью в глухой белой стене.

Для нас, девочек, эта дверь была входом в другой мир. Проскользнув в нее, мы прежде всего срывали платки. Они исчезали с наших голов так стремительно, словно их уносил порыв ветра, разгоняющий тучи и открывающий солнце. Потом мы вприпрыжку бежали во внутренний двор, куда выходили двери всех классов. Побросав сумки на парты, мы вновь выбегали во двор для утреннего собрания. Мы замирали, стоя лицами на восток. Одна из девочек провозглашала «Ассаан баш!», что означает «Стойте спокойно!», и мы дружно щелкали каблуками и хором отвечали «Аллах». Потом она говорила «Ху ши яр!», что означает «Внимание!», и мы снова щелкали каблуками и повторяли «Аллах».

Наша школа была основана моим отцом еще до моего рождения. Тогда на стене, окружавшей ее, гордо красовалась надпись, выведенная красными буквами «Школа Хушаль». Теперь этой надписи не было, но мы, девочки, по-прежнему ходили в школу шесть дней в неделю. Мне исполнилось пятнадцать, я занималась девятый год. На уроках мы составляли химические уравнения, изучали грамматику урду, писали по-английски сочинения на всякие назидательные темы вроде «Поспешишь – людей насмешишь» и рисовали схемы кровообращения у человека. В большинстве своем мои одноклассницы хотели стать врачами. Трудно представить, что кто-то видел в нашей школе угрозу. Тем не менее за глухой стеной, в шумной безалаберной Мингоре, главном городе долины Сват, правили талибы, которые считали, что девочкам учение ни к чему.

Утро началось как всегда, хотя и немного позднее обычного. Так как шли экзамены, мы должны были быть в школе не в восемь, а в девять, чему я была очень рада. Я любила поспать, и сон мой не нарушали ни крики петухов, ни призыв к молитве. Наконец отец решил, что меня пора разбудить.

– Пора вставать, – говорил он, подходя ко мне. – Хватит нежиться, джани мун.

По-персидски «джани мун» значит «родная душа». Чаще всего отец звал меня именно так.

– Еще несколько минут, аба, прошу тебя, – бормотала я, пряча голову под одеяло.

После этого в комнату входила мама.

– Пишо, – окликала она.

Слово это значит «кошечка». Так мама называла меня с рождения.

Тут до меня доходило, что уже поздно.

– Бхаби, я опаздываю! – кричала я, вскакивая с постели.

Согласно нашим обычаям, человек считает братом каждого мужчину и сестрой – каждую женщину. Так у нас принято относиться друг к другу. Когда отец впервые привел маму в школу, все учителя называли ее бхаби, что значит «жена моего брата». С тех пор так и повелось. Мы все стали звать ее бхаби.

Я спала в большой комнате в передней части дома. Вся ее обстановка состояла из кровати и шкафа, который я купила на собственные деньги, полученные за участие в кампании за мир в нашей долине и право девочек на образование. На полках стояли золотистые пластиковые кубки и другие призы, которые я получила за успехи в учебе. Всего два раза я не смогла стать лучшей ученицей в классе, уступив почетное место своей сопернице, девочке по имени Малка-и-Нур. Я была полна решимости не допустить ее победы в этом году.

Школа располагалась неподалеку от нашего дома, и раньше я возвращалась оттуда пешком, но с начала нынешнего учебного года стала ездить на автобусе вместе с другими девочками. Поездка занимала всего около пяти минут. Автобус шел вдоль зловонной реки, куда горожане швыряли всякий мусор, затем мимо гигантского рекламного щита Института по пересадке волос доктора Хумаюна. Тут мы неизменно отпускали шуточки насчет того, что один из наших учителей, на лысой голове которого неожиданно пробилась робкая поросль, стал клиентом этого заведения. Ездить на автобусе мне нравилось – во-первых, не приходилось потеть, шагая под палящим солнцем, во-вторых, я могла поболтать с подругами и шофером по имени Усман Али, которого мы все звали Бхай Джан, что значит «брат». Он был большим весельчаком, и мы смеялись до слез, слушая его невероятные истории.

Я стала ездить на автобусе, потому что мама не хотела, чтобы я ходила по улицам одна. Весь год нам угрожали. Иногда мы получали анонимные письма, иногда угрозы печатали в газетах, иногда их на словах передавали нам люди. Мама боялась за меня, но я была уверена, что боевики Талибана не будут сводить счеты с девчонкой. Куда сильнее, чем за себя, я тревожилась за отца, ведь он постоянно выступал против талибов. Его близкий друг и единомышленник Захид Хан был тяжело ранен в августе этого года. Убийца выстрелил ему в лицо, когда Захид шел в мечеть на молитву. Я знала, что отец слышал со всех сторон: «Будь осторожен, ты следующий».

По нашей улице автобус не ходил, и, возвращаясь домой, я выходила у реки, открывала железную калитку и по каменным ступенькам поднималась на другую улицу. Если на меня нападут, то непременно на этих ступеньках, считала я. От отца я унаследовала буйную фантазию и иногда на уроках, позабыв про объяснения учителя, представляла, как по пути домой меня подстерегает боевик. Как же мне поступить тогда, размышляла я. Может, стоит снять с ноги туфлю и ударить его прежде, чем он успеет выстрелить. Но если я так сделаю, между мной и террористом не будет никакой разницы. Наверное, надо попытаться его переубедить. Сказать что-нибудь вроде: «Хорошо, стреляйте в меня, но прежде выслушайте. Вы совершаете ошибку. Я ничего не имею против вас лично. Я просто хочу, чтобы у всех девочек была возможность ходить в школу».

Нельзя сказать, что я была запугана. Но все же каждый вечер я проверяла, заперты ли ворота, а перед тем, как уснуть, спрашивала у Бога, какая участь ожидает тех, кто покидает этот мир. Обо всем, что творилось у меня на душе, я рассказывала Монибе. Мы с ней с детства жили на одной улице, вместе ходили в начальную школу и привыкли делиться всеми радостями и горестями. Вместе слушали Джастина Бибера и смотрели фильмы саги «Сумерки», вместе мазали лица кремом, осветляющим кожу. Мониба мечтала стать дизайнером одежды, но знала, что ее родные никогда не согласятся на это. Поэтому она говорила всем, что хочет стать врачом. Если женщина в нашем обществе и получает возможность начать работать, для нее открыты лишь две профессии – врача и учителя. Мое положение было особенным – мне ни к чему было скрывать свои желания, и когда я решила, что буду не доктором, а изобретателем или политиком, я откровенно сказала об этом родителям. Мониба была в курсе всех моих проблем и беспокоилась за меня.