Страница 6 из 59
Ты вавилонского чудесней волшебства,
И музыкой твои мне кажутся слова,
И пенье слышится всегда в твоем привете.
А грудь — как яблоки. А нежная щека,
Как мрамор, белая, как мел или мука.
Улыбка светлая лукава и сладка.
И зубы как алмаз. И красота в расцвете.
Ибн Кузман, «Влюблен я в звездочку...»,
пер. Н. Стефановича
«Она! Ждет!» – в голове зазвенели колокольчики, дыхание перехватило, как тогда в душевой. Но на этот раз боли не было. Было ощущение восхитительного томления. После минутного помешательства появилась злость.
Что он ей мальчишка!? Какая звезда? Куда шагать? Какие, к черту, холмы в Багдаде? Восток и запад. И бесконечность, почему перевернутая? Кем и зачем?
Не проще ли было просто написать номер телефона, как сделала бы любая другая на ее месте. Впрочем, восстание разума длилось недолго, и вскоре он вновь сдался в плен чувствам. Ему не нужна любая, ему нужна она.
В холле между тем царило какое–то оживление. Солдаты в песочной униформе таскали с улицы огромные черные ящики. В баре звенели бокалы. Один из репортеров у стойки что–то нервно надиктовывал в трубку. Дэвид расслышал слова «министр» и «бежал» и догадался, что речь идет об Амане Зубари — министре информации и культуры. Этот невысокий сухопарый человек в темно–зеленой рубашке и такого же цвета беретке был на редкость примечательной персоной. Всегда невозмутимый, передвигавшийся не спеша с чуть задранной вверх головой, он всем своим видом старался демонстрировать незыблемость правящего режима.
В последние дни именно Зубари снабжал официальной информацией засевших в «Палестине» журналистов. Он один отдувался за всю иракскую верхушку. Причем делал это довольно виртуозно: врал так, что ему подчас хотелось поверить. Еще утром главный пропагандист Саддама с воодушевлением рассказывал о том, что войска противника были разбиты на подступах к Багдаду. Его не смущало даже то, что присутствующие на пресс–конференции могли сквозь окна видеть, как за рекой, в самом центре столицы в эту самую минуту медленно разворачиваются в линию американские «Абрамсы».
Зубари, получается, до последнего оставался на своем посту.
У себя в номере Дэвид раскрыл ноутбук, соединил его с телефоном и проверил почту. Из редакции интересовались, когда ожидать материал о взятии столицы. Репортер коротко ответил, что работает над более важной темой. Все, что происходило в эти минуты на улицах города, ведущие мировые телекомпании и так транслировали в прямом эфире. Добавить к этому какие–либо штрихи в репортажной статье, конечно, не мешало бы, но сейчас были дела и поважнее.
Где теперь искать этого таинственного немца или голландца в темных очках? Кто он? Как проник в закрытую от внешнего мира страну? Латиф встречался с ним еще зимой, может быть, даже в конце прошлого года. Въехать европейцу в Ирак перед самым началом войны, когда спецслужбы контролировали здесь каждый шаг любого, даже самого безобидного иностранца, было непросто. Нужна была виза. Не мог же он находиться на нелегальном положении. Или мог? В любом случае, к властям с запросом нужной информации не обратишься, хотя бы потому, что нет больше никаких властей.
Что Латиф вынес из музея? Там хранились тысячи ценнейших артефактов. Забирая сверток у человека в машине, он думал, что там деньги.
Тут взгляд Дэвида упал на белый конверт. Нет, пытаться думать о деле сейчас решительно невозможно. Самое важное для него сейчас — это Элиз. Он снова взял ее записку в руки.
«На север от звезды два шага», – что бы это могло значить? Не сказано, какая звезда. Не северная, то есть не Полярная в созвездии Большой медведицы, а «на север от». Что значит «два шага»? Глядя на звезду шагать? – Глупо. «Меж двух холмов два раза». Два холма. Дэвид вспомнил совсем другие «холмы» – там в душевой. Ну, допустим, что это девичья грудь. Репортер непроизвольно шевельнул ладонью правой руки. Не правда, что воспоминания об осязательных ощущениях слабее зрительных, обонятельных или слуховых. Это не так. Он и сейчас ощущал эту тугую пружинистость. Дьявол, как тут вообще можно думать, как можно заниматься разгадыванием всяких шарад. Зачем она все это затеяла!
«И в перевернутую бесконечность». Может быть в бездну? В бездну ее глаз. Но почему тогда перевернутую? Как бесконечность можно перевернуть? «Востоку и западу одинаково открыта» – это понятно, направо и налево, все едино. «Одна она». Ну, допустим, она сейчас, и правда, одна. Это здорово! Ясно сказано – «жду». Но что ему с того, если неясно где.
Если она ждет, значит в тексте зашифровано место. Нет, не подходит. На улицах города сейчас полный хаос. Мародеры грабят магазины и правительственные здания, бронетехника союзников только начинает занимать ключевые позиции, а пехота оборудовать блокпосты. Кое–где еще и постреливают. Стала бы она призывать его на розыски какого–то места? Портье сказал, что письмо принес посыльный. Вряд ли он шел издалека. Ни за какие деньги не согласился бы. Или согласился?
Как же все сложно и запутано! Не проще ли было поступить, как в глупых голливудских комедиях: «Девушка оставьте свой телефон!». Она берет клочок салфетки и… Стоп. Телефон! Так это же он и есть.
Дэвид схватил трубку спутникового телефона. Элиз вышла из бассейна первой. Как поступил он, когда попытался что–то выяснить о ней? Отправился к портье. Девушка могла сделать тоже самое. Пройдоха и рассказал историю про то, как репортер забирал свой телефон. Такая красавица способна разговорить и мертвого.
Почти все клавиатуры телефонных аппаратов выглядят одинаково. "Звезда" – это звездочка в левом нижнем углу. Вот она. На север два раза – цифра "4". "Промеж холмов – два раза" – две выпуклые точки или полоски на цифре "5". Их ведь специально делают производители, чтобы в темноте удобно было находить центр клавиатуры и набирать номер вслепую! И далее – "перевернутая бесконечность", это, конечно, цифра "8". Математический знак бесконечности, только повернутый на 90 градусов. Востоку и западу одинаково открыта: восток направо, запад налево, как на географических картах – "9" и "7". Это же просто, невероятно просто. "Одна она" – единица!
Дэвид затаил дыхание. В трубке раздался гудок. И еще через мгновение голос Элиз произнес:
– Я думала, ты никогда уже не позвонишь! Для выпускника Итона, изучавшего математику в Кембридже, ты слишком долго соображаешь. Иштар, 9–08. Жду через пять минут.
Журналист бросился к лестнице.
«Шератон–Иштар» располагался в двух шагах от «Палестины». Оба отеля стояли напротив друг друга на одной и той же набережной Тигра, оставалось только площадь пересечь. Зеркальные двери гостиницы были распахнуты. На площадке перед ней приземлилась пара «Блэк хоуков». Из них выпрыгнули десятка два морских пехотинцев. Озираясь, они водили из стороны в сторону своими автоматическими винтовками. Рокот вертолетных двигателей заглушал все остальные звуки. В холле никто даже не попытался остановить Дэвида.
Скоростной лифт рванул вверх. Сердце предательски застучало. Репортер попытался справиться с участившимся дыханием. Не получилось. Посмотрел в зеркало – щеки покраснели. Влюбленный мальчишка и есть, – поставил сам себе диагноз Дэвид. Вот он пятый номер. Постучал и рывком распахнул дверь: направо душ, налево спальня, прямо – что–то похожее на кабинет.
Она сидела в глубоком кожаном кресле. Пальцы порхали по клавиатуре ноутбука. Сосредоточенное личико. Выбившийся локон, опоясывающий бархатную щечку. Перламутровые зубки, закусившие нижнюю губу.
Завершив какую–то операцию, девушка захлопнула крышку компьютера, бросила его на соседнее кресло и плавно, как рысь, поднялась навстречу репортеру.
Несколько мгновений они разглядывали друг друга. На Элиз было алое шелковое кимоно. Дэвид обнял девушку, прижал ее к себе и поцеловал. Она даже не попыталась оказать сопротивление. Не было в ней ни приторной скромности, ни жеманства.