Последний еврей Багдада

Влажные, цвета лепестков анемона губки Агнии бесшумно шевелились. Она молилась. Обращалась к живущим в реке наядам, просила принять ее жертву и исполнить желание. Недавно девушке исполнилось шестнадцать11. Матери своей она не помнила. Она умерла при родах. Элай – отец боготворил своего ребенка. Он мечтал о сыне и поэтому, когда родилась дочь, пошел против традиций. Агния, как и ее сверстники мужского пола, обучалась чтению, письму, счету, музыке, гимнастике и танцам. Сообразительной от природы, ей легко давались риторика и диалектика. Два года назад она вынуждена была бросить едва начавшиеся занятия в палестре12 и уехать вместе с родителем из дорогой сердцу Киликии13. Занятия продолжались, но уже дома, вдалеке от любопытных глаз и, что самое печальное, в одиночестве. Агния со слезами на глазах вспоминала своих друзей, ставших, наверное, уже совсем взрослыми и подруг, большинство из которых вот–вот должны переселиться в дома своих мужей.

Нельзя сказать, что она вела замкнутый образ жизни. За два года она освоилась на новом месте, но ее отец занимался опаснейшим делом, и это накладывало на девушку строгие ограничения. Гости не появлялись в ее доме. Не было никого, с кем можно было бы пооткровенничать, поделиться своими мыслями и переживаниями.

По ночам, особенно при полной луне на юную гречанку наваливалась такая тоска, что хотелось бежать без оглядки куда угодно, лишь бы только подальше от этого огромного, красивого, но все же чужого Вавилона. Разве могла протекающая здесь полноводная, всегда неспешная, оливково–песочная река заменить собой море?

Да, здесь жила многотысячная община, говорившая с Агнией на одном языке, но девушка все равно ощущала себя на чужбине. А главное, что не давало ей, уже повзрослевшей покоя, – это сжимавшее сердце ощущение, что она лишена чего–то важного.

Агния вела переписку с подругами. Ее ровесницы, как и положено, в пятнадцать лет все принесли на алтарь свои локоны14. А что оставалось ей? Что ждало впереди её? Одинокая старость? Неужели она так и умрет девственницей и не встретит того единственного, кому можно было бы доверить распустить ее пояс?15 С одной стороны, отец не мешал ее знакомству с молодыми людьми и, наверное, был бы не против этого, но где найти их при её–то образе жизни?

Дни сливались в недели, недели в месяцы. Время шло, а ничего не менялось. Она ждала любви и просила о ней речных нимф, дочерей Зевса.

«Пусть это будет чувство подобное эросу, – шептала Агния, – сильное, страстное, всепожирающее, то, которому невозможно противостоять, которое притягивает двух людей, бросает их в объятия друг другу. Пусть вспыхнет оно стихийно, наполнит душу восторгом. Согласна даже и на то, чтобы это была мания – безумная одержимость, заставляющая рассудок умолкнуть, помешательство, но взаимное и без раздирающей грудь ревности. А завершится все пусть долгим и прочным браком, в котором царит строге16 – нежное, ласковое, теплое чувство, не позволяющее двоим усомниться в том, что они действительно любят друг друга».

Брошенная в воду горсть ячменных зерен пошла ко дну. Жертва была принята.

Приближалась ночь. Надо было спешить. Девушка быстро поднялась, и в этот момент за ее спиной хрустнула ветка.

Быстро обернувшись, Агния успела заметить мелькнувшую тень. Раньше она никого здесь не встречала. Это место принадлежало только ей. Но теперь, она была уверена, там, за деревьями, кто–то был – либо дикое животное, либо человек, либо сатир. Больше некому.

Затаив дыхание гречанка сделала пару шагов к одежде. Схватив сандалии и тунику, Агния пустилась наутек: сначала по траве вдоль ручья, затем в лес — туда, где начиналась едва заметная тропинка. Страха не было. Ветки хлестали по лицу, в ушах шумело, сердце вырывалось наружу, и одновременно ее охватил восторг и эйфория, радостное, блаженное веселье. Именно такие чувства, должно быть, испытывают нимфы, убегающие от надоедливых и похотливых сатиров.

Рядом с опушкой юная атлетка быстро оделась. На большом тракте, ведущем от далекой северной оборонительной стены к Вавилону, как всегда в это время суток было многолюдно. С дальних полей в город плелись крестьяне, рабы тащили собранные в садах корзины с фруктами, рыбаки переваливали с лодок в огороженные тростниковыми загородками садки дневной улов, груженные товарами верблюды спешили до темноты добраться к стойлам. На величественный город неторопливо опускалась ночь.

Не протолкнуться было и на дороге Процессий, начинавшейся сразу за воротами Иштар: сотни мастеровых, торговцев, менял; телеги, груженные товаром; важно ступающие впряженные в них задумчивые быки; лошади, нетерпеливо бьющие копытами по плитам мостовой; безразлично машущие хвостами ослы; богато украшенные паланкины с восседавшими в них важными вельможами и тянущие к ним грязные ладони нищие. Вся эта разнопородистая масса людей и животных умудрялась каким–то образом разминаться друг с другом и медленно следовать каждый в своем направлении.

Агния протиснулась между пегим крупом мотавшего белесой башкой мула и седым толстячком, волокущим на плече амфору, ловко нырнула под оглоблю замешкавшегося, косящего грустным, с проволокой глазом вола, и едва не влетела в волокущего низенькую деревянную лесенку глашатая.

Надутый от важности возложенных на него обязанностей этот служака внешне напоминал пивной бочонок на табуретке. Девушка растянулась в улыбке, так как сходство стало еще большим, когда он приставил лесенку к стоящему на тротуаре каменному постаменту и взобрался на него. Пыхтя от напряжения, глашатай принял величественную позу – втянул живот, расправил плечи, поднял вверх и повернул немного в сторону свою брылястую голову и тихонечко пробормотал какое–то речевое упражнение: что–то похожее «ры–ру–ра». Пухлые щеки и губы его при этом ритмично подрагивали.

Затем он набрал полные легкие воздуха и громыхнул так, что вздрогнули не только животные, но и люди. И те и другие повернулись в его сторону. Первые навострили уши, вторы открыли рты.

– Славные люди славного города, – разнеслось над толпой, – верховный правитель Вавилонии, Сирии и Киликии Мазей, милостью всех богов, желает сообщить следующее!..

Агния разглядывала глашатая и продолжала улыбаться. На сей раз уже не потому, что он нелепо выглядел, а потому что произносил нелепые слова. Всем ведь уже было известно, что Мазей перестал быть сатрапом Сирии, и тем более Киликии. Под его властью и под властью царя Дария из перечисленных стран оставалась лишь Вавилония. Все остальное уже больше года, как завоевано Александром.

Когда пришли вести о том, что войска царя, объединившего всех эллинов, прошли Сирийские ворота – ключевой перевал, отделяющий Киликию от собственно Сирии, что Тарс – город, где родилась Агния, теперь избавился от персидского владычества, ее отец устроил праздничный ужин. Конечно, пировал он с друзьями втайне от всех, но от этого веселье не было менее радостным.

– Назначается вознаграждение в размере десяти мин серебра за поимку злодеев, которые совершили дерзкое убийство у ворот Второго канала, – продолжал тем временем глашатай, смахивая то и дело рукавом выступавший на лбу пот, – как заверил сиятельнейшего сатрапа глава городской стражи, многоуважаемый Сорбон, преступление будет раскрыто в кратчайшие сроки, а преступники будут неминуемо найдены и казнены.

Агния слышала, конечно, об ужасном убийстве совсем еще молодого египтянина. Тело нашли два дня назад. На рынке торговки обсуждали жуткие подробности этого преступления. Рассказывали, что из несчастного юноши через надрезы на запястьях выпустили всю кровь. Слушать дальше девушка не пожелала и потому заткнула уши.

Поговаривали, что убийство могло быть ритуальным, связанным верованиями детей Нила. Якобы и раньше случались подобные преступления, но на этот раз погибший был сыном жреца. Египетская община роптала и в коллективной жалобе на имя этого самого Сорбона недвусмысленно выражала свое недовольство. Власти потому и назначили за поимку преступников такую большую сумму, чтобы прекратить всякое брожение в умах.