Кукушонок

- И глубоко он, этот твой снулый? - спросил Мазепп. Он готов был сей же миг взяться долбить свою "звезду", чтобы добраться до вожделенных залежей.

Я примерно нарисовал ему расположение инородных пазух в теле планетки. Чтобы добраться до ближайшей пазухи, надо было грызть сплошной вольфрам-рений на глубину в пятнадцать километров, тут я не врал. При теперешней технике это двадцать лет работы. Так что близок локоть, да не укусишь.

Мазепп уперся ручищами в стенки своей пещерки, пьяно повел башкой и протянул:

- Н-ну, солома-а! Пробьемся.

- Да, кстати, - небрежно бросил я. - Я тут лерочку эм-восемь упустил. У тебя лишней нет?

- Есть, - отозвался он все тем же зачарованным голосом.

- Подари, - протянул я руку.

- Они у меня не здесь, - неохотно вернулся он в свою телесную оболочку. - Они на карьере. Заглянем по дороге. Снулый уран! Ну, диво, - воспарил он опять душой к радужным эмпиреям.

Вот так мы с Мазеппом Ван-Кукуком открыли снулый уран.

Говорю: "Мы с Мазеппом", потому что, не будь его, эта идиотская мысль никогда не пришла бы мне в голову.

Мы на полном серьезе договорились, что в нужной графе моего шильда будет невразумительно написано: "Al? - Pb?". Показаниями моего "Учета" можно было обосновать и не такую чушь. Само собой, Мазеппу придется немедленно зарегистрировать предприятие, уплатить штраф и недоимки с процентами. Но что значит "немедленно"? Здесь это слово означает "годы", "И оформят, и заплатят", - туманно выразился Мазепп.

Я оговорил, что моя сторона ничего, кроме открытия, в дело не вкладывает и от участия в самой долбежке "звезды" решительно уклоняется. Соответственно, Мазепп определил мою долю дохода от грядущей торговли металлом "косточек" в десять процентов. "Это ж миллион! Жуй трешками - за всю жизнь не сжуешь", - прокомментировал он свою щедрость. Я кивнул. Мы пожали друг другу руки и съели банку консервированных личжи "Калимантана сэлед".

Пока я врал, совесть меня не мучила: я обманывал врага.

Заполучив желанную лерку, я долго еще восхищался своим вероломством. Знать не знал за собой таких талантов! И заранее ластился ко всеобщему хохоту, под который пущу в нашей компании этот анекдот.

И потом - не все же я врал! "Звезда" и впрямь больше походила на конструкцию, чем на каприз природы.

Была у меня мыслишка, отбывая со "звезды", вызвать Мазеппа по голосовой связи и ехидными словами выложить всю правду. Была, да забылась. Как и желание хвалиться в компании. Уж больно через силу шла работа; голова болела непрерывно, и ливер докучал. Крепко меня подкузьмили эти полтора месяца на "звезде Ван-Кукук". Забить бы мне тревогу, бросить все и кинуться в реабилитационный центр на Ганимед, а я в полубреду алчно тянул руки к остальным четырем Босорканевым подаркам. Ну, потерплю, ну, поднатужусь - и разом все кончу. А Мазепп - что Мазепп? Вразумят его. Без меня. Найдется кому.

В:

Лажа. Оперетта. Свист.

Ничего этого я не помню и не помнил. Это концертный номер, который и так-сяк слепил пятнадцать лет спустя из каких-то фразочек Мазеппа, заполняя пробелы золой и огарками собственной фантазии.

Но это уже не имеет значения. Чересседельник битюга набит образцами снулого урана, подпольный доктор всех наук лезет из кожи вон, чтобы соню растолкать, а я болтаюсь вокруг них по неопределенной орбите, как фиалочка в компостомешалке.

Впредь настоящим будущему сэр-пэру, а ныне копотуну в подполье на его германский фриз над левантинским нюхалом накладывается прозвище "Кулан фон Муфлон", сиречь "Осел фон Баран", он же его долботронство Недобертольд Шварц.

Прозвать бы как-нибудь и супругу его Элизу, но тут из меня продуцирует гейзер таких словечек, что надо подумать, какое выбрать...

А2:

Не знаю, что тошнее: писать об этом или читать.

По-моему, все же писать.

Получил я свои восемь лет стажа. Вожделенные Плеяды не сию секунду, но на моих петлицах взошли. Ни один долбайкомпьютер не оспаривал моих прав первенства на командирскую должность. Но тут в мою жизнь журавлиным клином вдвинулись врачи, и все мои блестящие перспективы пошли по частям под топор.

"Не делал этот мальчик каждый день шестичасовую зарядку и силовым костюмом пренебрегал. Прибавьте к этому ранее не выявленные конституционные дефекты, иными словами - плохую наследственность (уж мальчику лучше знать, кто в его роду и чем злоупотреблял), и вот результат: кости картонные, сосуды трухлявые, дегенеративные явления в железах, переброс на рефлективное мышление. Года за два подштопаем, но работа в заатмосферных условиях в дальнейшем категорически противопоказана".

Я взвыл.

- Как же так! - говорю. - Значит, мне с самого начала, при найме, сулили златые горы, обрекая на перемол?

- А вы что думали, что там курорт и златые горы вам сулят исключительно за ваши красивые глаза и дипломчик с отличием? - хладнокровно ответили мне хором три головы главного Асклепия. - Их сулят только за чреватое последствиями хождение по лезвию. Опять же, в свете тогдашних представлений, ваша нагрузка находилась в пределах допустимых норм. Но пока вы там своевольничали (вы же не станете отрицать, что своевольничали и пренебрегали предписанным режимом!), нормы изменились - это раз, и мы научились смотреть зорче и глубже, чем прежде - это два. Мы работали, подполковник, работали. И не думайте, что нам все так просто давалось.

- И что же, вы даете мне чистую отставку?

- Подполковник, фу! Подумайте - в ваши годы вы уже подполковник! Многие дослуживаются до этого звания в сорокалетнем возрасте. Наше дело - дать медицинское заключение. Вот мы его и даем. А решаем не мы, решает ваше начальство.

На черствость людскую посетовать не могу. Меня жалели. Я понял так, что начальство ретиво воткнет в эн плюс первый кабинет три эн плюс третий стол с тремя телефонами, дисплеем и терминалом, терминал потихоньку отсекут, меня там усадят, положат приличный оклад, пожмут руку и навек забудут. А я по этим телефонам дозвонюсь лишь до мелкого сутяжничества и прогрессирующих кризов на почве зависти. И дрожащей лапкой буду нашпиливать на разные места капающие сверху бубенчики за выслугу лет. Кто доверит серьезные дела убогонькому, за которым надо слать в кильватере реанимашку?

И я ушел. Подал рапорт и ушел. Коллеги с перепугу мне даже отвальной не устроили. И за все эти годы никто из них мне не позвонил, обо мне не вспомнил. Люди казенные, претензий не имею.

Не женился.

Растить и прилаживать к миру детишек, зная, что подсунул им дрянь-хромосомы - это, в конце концов, подло. А приглашать подругу исключительно на роль "утоли моя печали" - гадко.

Не повесился.

Где выкинули мне мизер, там пусть и точку ставят. Пусть озаботятся. Ал за бесплатно чужую работу делать не макак.

Профессий переменил - не счесть.

Предпоследняя - самая любимая. Ласковый конюх.

На приличном конном заводе имеются конюхи трех родов: громила, никакой и ласковый. Лошади памятливы. Громила - укрощает и уходит. И маячит неподалеку, как символ безраздельного господства двуногих. Никакой - он никакой и есть, мало ли колготни при стойлах. А ласковый конюх на этом фоне дает животному высший шлиф. Вот я его и давал.

Говорят, у меня это получалось.

Не почел бы себя блаженненьким всепростителем с автоподавленным вкусом ко злу. По-моему, дело обстоит как раз наоборот; с большим удовольствием насолил бы многим. Но у меня не хватает на это душевных сил. Было время, я из-за этого, даже грустил. А потом увидел: в нашей кишащей россыпи всегда полно и поводов для взаимного воздаяния, и желающих, не сходя с места, этим воздаянием заняться. Всегда найдется кто-нибудь, кто, сам того не ведая, воздаст и за меня. И я могу с легким сердцем и чистой душой встать себе на зорьке и насладиться неспешным походом по росистой плитчатой дорожке в пятый блок, где меня ждет приятель, чей естественный мир решительно не имеет ничего общего с житейскими страстями моих сородичей.