Страница 71 из 76
— Моей работе черед не пришел.
— Хамдам?! — шепчет слепой. — Опять Хамдам?!
Фатьма скрывается в палатке, Юсуф — за ней. Девушки отдыхают и переодеваются, готовясь к концерту.
Анна Матвеевна нанизывает бусы на новую нитку и вся погружена в продевание нитки в дырочки бус. Глухие взрывы, сотрясающие воздух, все время мешают ей. Она злится.
— Это Юсуф, — представляет Фатьма своим подругам юношу. — Хорошо работал сегодня.
— Это что! Это я тебя не видел! Смотри, как я завтра буду работать! Ты будешь петь, она (он кивает на Анну Матвеевну) в ладоши бить, я — копать. Впереди всех пойдем!.. Как всех обгоним — в загс пойдем.
— Тебе надо, браток, еще многому научиться, чтобы ее мужем быть, — наставительно и неприязненно замечает Анна Матвеевна.
Юсуф, взглянув на Фатьму, подмигивает, но девушка отворачивается. Она делает вид, что сердится. Она хочет, чтобы Юсуф на самом деле был впереди всех. Она хочет отомстить ему за невнимание к ней.
— Она в знатные девушки выдвигается. Что она тебе, шурпу будет варить? — продолжает Анна Матвеевна.
— Зачем — она? Шурпу ты будешь варить, — зло отвечает Юсуф и выходит, не прощаясь.
В лагере что-то произошло.
Люди стоят, к чему-то прислушиваясь. Народ встал до горизонта. Возможно, сейчас стоят на протяжении всех двухсот километров.
Фатьма делает несколько шагов вслед Юсуфу, но теряет его из виду.
Из радиорупора шел грохот какого-то далекого европейского сражения.
Закрыв глаза, можно было легко вообразить себе пожар и взрывы жилищ, гибель человеческих жизней.
Старик в новых калошах, пользуясь обеденным перерывом, тоже кого-то разыскивает по всему лагерю. Картина полотняного города развертывается перед нами во всем своем удивительном возбуждении. Трудно с чем-либо сравнить эту картину. Когда, насколько хватает глаз, десятки тысяч людей едят, пьют, поют песни, слушают радио и газеты, играют в шашки, читают, лечат зубы, спят, чинят лопаты, ликвидируют безграмотность или позируют художникам и фотографам и когда мы знаем, что то же самое происходит на пространстве двух-трех сотен километров, — сравнение мертво.
Вот идет «Разноцветный человек» — пропагандист-ларешник. Он разукрасил себя, как ходячую рекламу. На нем — плакаты, лозунги, портреты вождей и репродукции с картин московских художников, брошюры, карандаши, конверты, списки выигрышей по займам.
Наш слепой и его жена, покинув участок Юсуфа, поют песни о воде, сидя в какой-то чайхане.
Девушка-прораб обмеряет в это время работы. Перед участком Юсуфа она останавливается в изумлении.
Холодные сапожники под легкими навесами из фанеры с надписями: «Лучший сапожник колхоза имени 1 Мая» или «Стахановец колхоза имени Микояна» — тачают обувь, и десять или двенадцать клиентов блаженно лежат на земле в очереди.
Старик находит учителя, который приступает к уроку с неграмотными.
— Учитель-ака, напиши мне письмо в колхоз.
— Что вы, отец? До вашего колхоза час ходьбы.
— Это целый кубометр земли, дорогой, кубометр — туда, кубометр — обратно… убыток ходить самому. Рубаху, штаны хочу просить у старухи, — обращается старик за сочувствием к «ученикам». Он действительно ужасно грязен.
Фатьма с любопытством вслушивается в разговор.
— Завтра нам концерт позора делают, — продолжает старик. — Артистки петь будут, чтобы мы вперед немножко продвинулись. И так стыдно, а тут еще грязь такая… Наш колхоз «Руки прочь» — чистый колхоз, — говорит он Фатьме. — А вы можете посмеяться над нами.
— Кто письмо понесет? Все заняты. Сам сходи.
— Если я уйду, все уйдут. Что ты! — самодовольно произносит старик.
В колхозе «Руки прочь» в начале ночи собрались старики и женщины.
На темном небе — над будущим каналом — вспыхивали багровые зарева взрывов. А по горизонту — тысячи огней от костров и факелов, словно там, в песках, мгновенно вырос большой сказочный город.
Иногда оттуда доносился слабый ветер музыки, две-три неясных музыкальных фразы, крик нескольких сотен людей, гул взрыва, грохот и лязг экскаваторов.
— Пойдем туда, посмотрим, что там, — говорит девушка девушке.
— Завтра рано на хлопок вставать.
— Мы на час, на два.
— Нет, нехорошо выйдет. Нас не выбрали, а мы сами придем?..
…На улице, со стороны канала, появляется шатающаяся фигура. Ее обступают, разглядывают и не узнают.
— Больная? Кто?..
— Устала я…
— Ай, устала. Там старые люди работают, а она устала… Ты кто, ты чьей бригады, какого звена?
— Я не вашего колхоза…
— Нашего — не нашего, это все равно. Говори, кто такая.
— Я артистка.
Люди недоумевают.
— Завтра большой концерт у нас будет. Прошу вас пожаловать.
Девушки и женщины в чачванах окружают ее.
— А немножко поработать нельзя там? — спрашивает ее та, что только что хотела пойти погулять на трассу.
— Если потихоньку, чтобы чужих лиц не уронить… — дипломатично отвечает Фатьма.
Рассвет. Лагерь спит. Старик, что был в новых калошах, сейчас еще грязнее вчерашнего. Он весь облеплен грязью и, видимо, намерен раздеться и постирать белье. Он только что вылез из палатки, оглядывает рабочий участок своего колхоза — и лицо его выражает крайнее удивление.
— Чудо бывает один раз, когда человек рождается! — бормочет он.
Он глядит на трассу.
Забытые у края работ лопаты и носилки — сейчас почти на середине участка, на многочисленных земляных столбиках, чтобы выступившие за ночь почвенные воды не коснулись их.
Кто-то здорово работал ночью, и трасса канала стала значительно глубже.
— Буксир называется! — горько прищелкивает языком старик. — Теперь у нас совсем лица нет, один зад остался.
Запыленная, грязная фигурка Фатьмы приближается к старику:
— Вам, уважаемый, посылка из дому.
Старик обрадован:
— Добрый сосед лучше дурного брата. Скажи учителю спасибо от старика.
Но тут что-то привлекает его внимание на трассе. Мгновение он колеблется.
Потом, с чистым бельем в руках, бросается на дно канала, затянутое жижей. Он замечает на воде женский чачван. Канал делает поворот — старик по колено влезает в грязь, видит группу женщин, сбросивших чачваны (ранний час, никто не увидит!) и работающих кетменями не хуже мужчин.
Старик разъярен.
— Нет, нет, из овцы пастух не выйдет! — кричит он женщинам. — Кто вас позвал?.. Вон!.. Лица еще открыли, ящерицы!
Застигнутые врасплох, те разбегаются. Ищут свои чачваны. Женщины в панике, не знают, что делать.
— Фатьма, куда ты дела чачваны?
А тут уже подбегают соседи. Что, в чем дело? Спешат фотографы.
— Опоздали, нет? Кого снимать?
Группа женщин, потерявших свои паранджи.
Старик беснуется перед ними, размахивая чистым бельем, которое тоже уже в грязи.
— Лица свои позору открыли, ящерицы!..
Одна из них, пожилая, выхватывает из рук старика белье. Это его жена.
— Старый осел!.. В чачване только спать с тобой хорошо. А в чачване кто работает? Вот на вас их наденем!
Та молодая, что вечером все хотела погулять на канале, поддерживает старуху:
— Мы свои чачваны вам принесли. Работаете хуже старух. В хвосте идете!
Перед этой группой уже выстраиваются фотографы. Репортеры интервьюируют Фатьму. Ома быстро отвечает:
— Да. Это их жены и дочери. Пришли на помощь. Да. Сняли чачваны. Конечно, сознательно.
— И они бросили чачваны мужчинам в лицо… так? — досказывает репортер. — Ну, ясно. Вроде оскорбления. Так.
— Нет, они не могли бросить, — возражает Фатьма.
— Ясно, ясно. Это фигурально надо понимать…
— …потому что чачванов нет, — доказывает Фатьма.
— То есть, как нет?
— Чачваны я зарыла в яму.
— Мгм… Так! Ну, значит, бросайте сейчас! Внимание! Где чачваны?..
Женщины — в знак позора отстающим — бросают им чачваны в лицо.