Страница 61 из 76
За окном — кремлевская стена, идет лед на Москве-реке, темнеют ветви деревьев, приближается весна…
Ленька приоткрывает форточку. В комнату врывается далекий шум улицы и задорное чириканье воробьев.
Ленька блаженно жмурит глаза, глубоко вдыхая весенний воздух.
В комнату входит Аким в меховой ушанке и валенках.
Аким на цыпочках подходит к двери, но, заметив Леньку, окликает его шопотом.
Ленька вздрагивает, оборачивается, захлопывает форточку и устремляется к двери, вспомнив про пузырь со льдом.
Аким хватает его по дороге за рукав и шипит:
— Как же это так, елки-моталки… Не уберег, значит… А?
Ленька так же шопотом смущенно оправдывается:
— Так, понимаешь ли, дядя Аким, он еще в Харькове после съезда усталый был, а тут, понимаешь, на каждой станции народ требовал Якова Михайловича, и он на каждой станции выходил и речи говорил.
— Так. А ты чего глядел, ты чего глядел? — сокрушается Аким.
— Как чего глядел? А в Орел приехали, там опять митинг в мастерских, он речь сказал. Но речь, дядя Аким, речь сказал замечательную, так народ, знаешь, на руках его в вагон внес. Ну, а там жарко было, ну он вспотел, а на улицу вышел, он куртку расстегнул, ну тут его, видать, и прохватило.
— А ты где был, говори, а ты где был? — продолжает корить Леньку Аким.
— Я говорил: Яков Михайлович, иди в вагон. Так разве он послушает? Ты же знаешь? А когда в вагон вошел, и жар почувствовал…
Ленька оборачивается на звук отворившейся двери и умолкает.
Из комнаты Свердлова выходит доктор Лейбсон. Ленька и Аким бросаются к нему, но не смеют спросить… Доктор, как бы не замечая их присутствия, машинально берет протянутое Ленькой полотенце и вытирает сухие руки…
Из той же двери так же тихо выходит Ленин. Он подходит к доктору, спрашивает шопотом:
— Ну как, доктор?
Доктор вздрагивает:
— Все зависит от сердца…
Ленька и Аким тревожно переглядываются.
Доктор поворачивается к Владимиру Ильичу и говорит осипшим вдруг, глухим голосом:
— Ему осталось жить несколько часов.
Цветистая узорная чашка с надписью «На добрую память» выпадает из рук оторопевшего Леньки.
Кажется, что падает она очень медленно.
…И когда чашка коснулась пола и разбилась на мелкие куски, то не звон разбитого стекла услышали мы, а далекий тяжелый удар кремлевских часов.
Бьют четыре удара часы над Спасскими воротами, и с последним ударом наплывает на циферблат часов…
…Портрет Я. М. Свердлова в траурной рамке.
Руки кладут кипу газет с портретом Я. М. Свердлова на всю страницу газеты в траурной рамке.
У входа в вестибюль здания, в котором заседает VIII съезд РКП (б), на столе лежит кипа только что отпечатанных экземпляров «Правды». Над лестницей протянуто полотнище:
«ДА ЗДРАВСТВУЕТ VIII СЪЕЗД РОССИЙСКОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ (большевиков)»
Поднимаются по лестнице делегаты съезда, молча берут газеты. Входит чуть запыхавшаяся Зина. Задержалась около газет. Взяла газету, взглянула на Леньку.
Ленька стоит на часах; рядом с ним кипа газет с траурным портретом Якова Михайловича. Зина отвернулась и пошла.
Среди делегатов идет Миронов. Он берет газету, останавливается.
К нему подходит товарищ Дзержинский:
— Вы очень хорошо сделали, что приехали сами, Миронов!
— Я не мог не приехать. Вместе с Яковом ушла лучшая часть моей молодости.
— Не лгите! — возмущен Дзержинский. — И не смейте оскорблять память человека, которого вы… Дайте оружие!
Миронов озирается и делает попытку уйти, но его окружают часовые. Дзержинский отбирает у Миронова оружие.
— Уведите! — приказывает он.
Часовые уводят Миронова.
На трибуну съезда взошел Ленин.
В президиуме партийного съезда Сталин, Молотов, Ворошилов, Дзержинский, Калинин.
Над президиумом в траурной рамке большой портрет Свердлова.
Ленька — в почетном карауле съезда.
В зале среди делегатов — Аким, доктор, Зина.
С трудом сдерживая волнение, говорит Ленин:
— Товарищи! Всем, кому приходилось, как приходилось мне, работать изо дня в день с тов. Свердловым, тем особенно ясно было, что только исключительный организаторский талант этого человека обеспечил нам то, чем мы до сих пор гордились и гордились с полным правом. Он обеспечивал нам полностью возможность дружной, целесообразной, действительно организованной работы, такой работы, которая бы была достойна организованных пролетарских масс и отвечала потребностям пролетарской революции, — той сплоченной организованной работы, без которой у нас не могло бы быть ни одного успеха, без которой мы не преодолели бы ни одной из тех неисчислимых трудностей, ни одного из тех тяжелых испытаний, через которые мы проходили до сих пор и через которые мы вынуждены проходить теперь…
Память о тов. Я. М. Свердлове будет служить не только вечным символом преданности революционера своему делу, будет служить не только образцом сочетания практической трезвости и практической умелости, полной связи с массами, с умением их направлять, — но будет служить и залогом того, что все более и более широкие массы пролетариев, руководясь этими примерами, пойдут вперед и вперед к полной победе всемирной коммунистической революции.
Встают делегаты съезда.
Встают члены президиума.
Вытягивается стоящий на часах Ленька.
И сквозь траурную тишину под купол круглого Кремлевского зала, который с тех пор зовется Свердловским, доносится бой кремлевских часов.
1939
Фергана
Киноповесть
Кишлак Хусай в маловодной местности. Полуголая степь. Бугры бродячего песка. Дом декханина Тохтасына. Крохотный дворик с несколькими хилыми деревьями и виноградными лозами. Через двор бежит, журча водой, арычок.
Сам хозяин лежит на деревянной тахте, поставленной над арычком, и, опустив руку в воду, блаженно дремлет.
День пуска воды — это праздник.
Осман, сын Тохтасына, мальчик лет девяти-десяти, большой пиалой черпает воду из арыка и наполняет чайник.
Длинные черные нити играют на дне пиалы. Это черви.
Осман пропускает воду сквозь полу своей домашней рубахи, с отвращением сбрасывает с нее червей и ставит чайник на очаг.
Отец его Тохтасын блаженно слушает щебет воды.
— Нет и не будет большего счастья для узбека как слушать бегущую воду, — мечтательно говорит он, берет в руки гиджак и пальцами, с которых капает вода, проводит по тихим струнам.
Звуки струн, вливаясь в песню арыка, звучат мелодией особой нежности и остроты. На потертый палас выходит дочь Лола, тех же примерно лет, что и брат, и танцует перед старым отцом.
Тохтасын смотрит на нее. Он заплакал бы, если бы мог. Но слезы не даны старику.
— Пой, Лола, пой, танцуй! Все хорошо, дочка, когда есть вода.
Перебирая маленькими ножками, танцует на паласе Лола. Руки ее вторят ритму струящейся воды. И отец засыпает под танец, опустив кисть руки в маленький арычок.
Бесшумно скользит девочка в танце, чтобы не потревожить засыпающего отца.
Вот замерли звуки гиджака, вместе с ними воцарилась полная тишина. Перестал петь и арык. Внезапно застыла, переставши танцевать, и оробевшая Лола.
От внезапно наступившей тишины Тохтасын проснулся. Прислушался к тишине, взглянул на руку — она была суха.
Он внезапно сообразил, в чем дело. Как ужаленный, вскочил с деревянной тахты и бросился к калитке двора. Дочь и сын побежали за ним.
У головного арыка — базар воды. Широкой полосой движется вода головного арыка. В воздухе беспорядочный гул голосов.
Над арыком группа рьяно торгующих людей. В центре их, ласково улыбаясь, стоит благообразный толстяк, рядом с ним стражник. Кругом суетятся люди. Молодой, лет шестнадцати, практикант-ирригатор с удивлением смотрит на происходящее.
Расстелив халат и поставив на него дешевый будильник, бедняк выкрикивает, как торговец: