Блаженство страсти

Однако страсти разгорелись, и большинство присутствующих кубинцев были на стороне тех, кто выступал за немедленное возмездие всем и каждому испанцу. Наконец Хуан Андраде, председатель клуба, принялся стучать молотком по столу, пока крики не смолкли и не воцарилась тишина. Андраде объявил, что время уже за полночь и, поскольку назавтра всем им предстоит рабочий день, нужно идти домой и ложиться спать.

– Но мы же так ничего и не решили, – упрямо проговорил Хулио.

– Верно, – отозвался Хуан Андраде. – Но если ты на минутку успокоишься, то поймешь, что сегодня мы и не смогли бы ни о чем договориться. Мы слишком устали и перевозбуждены. Вот выспимся ночью, а завтра начнем дискуссию снова. Тогда все и решим.

Рамон понимал, что это разумное решение. Он встал и потянулся, а присутствующие начали собираться небольшими группами и, продолжая обсуждение вопроса и спор, покидали клуб.

Карлос, стоявший рядом с Рамоном, уныло покачал головой:

– Среди нас есть подстрекатели. Надеюсь, никто из них не сделает какую-нибудь глупость по собственному почину.

Рамон пожал плечами. Голова у него совсем раскалывалась.

– Это по большей части разговоры, Карлос. К завтрашнему утру они поостынут. Пошли-ка домой. У меня голова болит.

– Не знаю, Рамон. Меня беспокоит Хулио. Он слишком разъярен, чтобы что-то соображать.

– А что он может сделать в одиночку? – Рамон торопился поскорее выбраться из помещения на ночной воздух. – Выспится хорошенько, вот в голове у него и прояснится. По крайней мере я надеюсь на это. А если мы будем продолжать в том же духе, что сегодня, мы никогда ничего не решим.

Карлос кивнул.

– Я рад, что ты так думаешь, дружище. Разговорами и криками ничего не добьешься. А с другой стороны, может, мы и договоримся о чем-нибудь в конце концов, потому что все уже дали выход своим чувствам и завтра вечером смогут, вероятно, подойти к делу поспокойней.

Ночь была ясная и теплая, с моря тянуло ласковым бризом. В такую ночь, подумал Рамон, нужно быть наедине с красивой женщиной.

Он глубоко вдохнул ароматный воздух – соленый запах моря, благоухание ночных цветов. Головная боль немного прошла. Давно уже он не думал о женщине, не думал серьезно. Он был так занят делами – тут и работа, тут и устройство благотворительного бала, а теперь еще и поджог их штаба. Кажется, в его теперешней жизни нет места для женщины, хотя по ночам он часто просыпался от жгучей потребности в женской ласке. Но приходилось выбрасывать эту проблему из головы. Сейчас у него были дела поважнее. Кроме того, скоро он отправится на Кубу, чтобы присоединиться к своим соотечественникам на поле боя, и очень возможно, что он вообще не вернется оттуда.

– Рамон!

– Да, Карлос?

– Я хочу сказать тебе кое-что, хотя еще рановато решать, что из этого получится.

Карлос медлил, но Рамон, видя смущение друга, подбодрил его:

– Что такое, Карлос?

– Я о Марии, – проговорил Карлос, немного помолчав. – Я просил ее выйти за меня замуж. Она еще не дала согласия. Может, это никогда и не произойдет, может, она не захочет, но я хочу, чтобы ты знал. Я очень ее люблю, Рамон. Мне кажется, что она жила где-то в глубине моей души все эти годы, пока меня здесь не было, хотя она была еще ребенком, когда я уехал. Я должен спросить у тебя... Одобряешь ли ты это?

Рамон, чья головная боль окончательно прошла, громко рассмеялся.

– Одобряю ли я, дружище? Я в восторге, и мама с папой тоже будут в восторге. Это замечательно!

– Она может и не согласиться, – проговорил Карлос, внезапно помрачнев. – Но у меня есть веские причины полагать, что она отнесется ко мне благосклонно.

– И будет дурочкой, если не отнесется, – сказал Рамон, хлопая Карлоса по плечу. – Вряд ли она найдет лучшего.

– С твоей стороны очень любезно, что ты так говоришь, но женщины не всегда воспринимают вещи так, как мы, мужчины.

– Тем хуже для них, – смеясь отозвался Рамон. Карлос тоже засмеялся, потом искоса взглянул на друга:

– Надеюсь, что на самом деле ты так не думаешь, дружище. Ведь мир был бы ужасен, если бы все – и мужчины, и женщины – думали одинаково.

Рамон погрузился в сон, думая о Карлосе и Марии. Он задремал, грезя о свадьбе, об их свадьбе, как вдруг был грубо вырван из мира грез.

Просыпаться Рамону не хотелось, потому что спал он совсем недолго. Молодой человек отчаянно боролся за сон, но чья-то рука, не унимаясь, трясла его за плечо. Наконец Рамон понял, что это Карлос, что это его голос зовет его по имени, и сделал попытку очнуться.

Он смутно видел лицо Карлоса, бледное и напряженное, а позади Карлоса маячили лица Марии и матери. Наконец Рамон настолько пришел в себя, что понял – случилось нечто ужасно скверное.

– Что такое? – спросил он, уставившись на мать и сестру. – Что-нибудь с папой?

– Сигарная фабрика Арагонеса, – задыхаясь, проговорил Карлос, – ее подожгли, и огонь угрожает соседним домам.

Теперь Рамон окончательно проснулся. Натянув брюки, он поманил Карлоса поближе и спросил шепотом:

– Хулио?

Тот покачал головой.

– Мы не знаем, но я не удивлюсь, если так.

– MadredeDios! – прошептал Рамон. – Где папа и Эдуардо?

– Они уже пошли туда. Поднявшись, Рамон надел рубашку.

– Мы скоро вернемся, – сказал он матери и Марии, поспешно выходя вслед за Карлосом из комнаты, но тут он заметил, что и Мария идет за ними.

Когда он, нахмурившись, обернулся к ней, девушка быстро проговорила:

– Я тоже пойду. Может, смогу чем-нибудь помочь.

У Рамона не было ни времени, ни желания пытаться ее разубедить. Он поспешил за Карлосом, выйдя в ночь, освещенную красным заревом и отблесками огромного огненного столба, занимавшего половину темного небосвода.

Хотя Джессика была одета в одну ночную сорочку из тонкой ткани, ей было жарко. Сон ее на протяжении всей ночи часто прерывался – слишком занят был ее ум, слишком переполнен вихрем мыслей, не дававших ей уснуть как следует.

Вздыхая, она ворочалась с боку на бок, пытаясь устроиться поудобнее, в отчаянии призывая сон, чтобы хоть ненадолго забыться.

После ухода Нейла мать Джессики не отходила от нее ни на шаг: готовила ей ванну, помогла надеть халат, следила за тем, как она ест, и все смотрела и смотрела на дочь, и в глазах ее был вопрос.

Под гнетущей тяжестью этого молчаливого вопроса Джессика чувствовала себя виноватой. Что сказала бы мать, что испытала бы, если бы узнала, что прошлой ночью ее дочь и Нейл отдались друг другу? Джессика не могла сказать Анне об этом. Пусть это останется ее тайной. Хотя Джессика и не стыдилась своего поступка, чувство вины не давало ей покоя. Она испытывала неловкость, когда встречалась с матерью глазами, и вскоре, сославшись на усталость, ушла, чтобы остаться одной. Отец вернулся в банк на оставшуюся часть дня, но его подозрения, хотя и не высказанные вслух, также тяжело висели в воздухе.

Нейл предложил Джессике сообщить родителям, что они хотят пожениться, но она этого не сделала. Ей показалось, что это сообщение вызовет у родителей еще больше подозрений о том, что произошло за время, проведенное их дочерью на острове наедине с Нейлом.

А Нейл, что он делает сейчас? Рассердились его командиры за то, что он не явился вовремя? Получит ли он дисциплинарное взыскание? Он сказал, что «Лихие ковбои» отбывают сегодня. Может быть, он уже в пути?

Джессика весь день пробыла у себя в комнате, не получая никаких известий. Она даже не спустилась к ужину, чувствуя, что не сможет смотреть в лицо отцу с матерью и отвечать на их вопросы. Девушка с улыбкой встретила мать, которая принесла ей ужин в комнату, и сделала вид, что ничего не изменилось, и только усталость, вызванная необычной ночевкой под открытым небом на острове, заставила ее остаться у себя.

Уингейт Мэннинг поднялся наверх навестить дочь после ужина, и Джессика почувствовала, что он, обычно такой веселый, теперь стал держаться с ней как-то подозрительно и отчужденно; впрочем, она не была уверена, что это не сознание ее собственной вины окрашивает поведение отца в такие тона.