Страх гиацинтов

— Ты бы сняла туфли, — сказал я.

— Сними их сам, Лэмб.

Это были черные кожаные туфли на шнуровке, в которых мама обычно ходила на работу. На чулках спустились петли. Я сказал ей.

— Это неважно, — ответила она. — Действительно неважно. — Она села и схватила меня за руку. Усадила рядом с собой на диван. — Я должна рассказать тебе. О том, что случилось вчера вечером. Рассказать, что я видела.

— Ну? — спросил я.

— Всюду были машины "скорой помощи". И пожарные. Люди кричали. Там была одна женщина — моего возраста, она не могла найти своего сына. Она металась и выкрикивала его имя. "Адам! — звала она. — Адам! Адам! Адам!" А прохожие просто стояли и смотрели. Никто ничего не мог поделать. Мы просто стояли и смотрели. Ты слышишь меня, Лэмберт? Мы просто стояли там и смотрели! — Она плакала.

— А что вы могли сделать? — сказал я.

— Не знаю, — ответила она, еще крепче сжав мою руку. — Что-нибудь. Да что угодно. Мне надо было броситься туда, схватить первого попавшегося человека, вытащить из огня.

— Но ведь для этого были пожарные.

— А потом, — продолжала она, задыхаясь, — потом я увидела его. Человека, выбегавшего из метро. Ой был объят пламенем, Лэмб. Я видела, как горит его лицо. Он был совсем рядом. Его кожа плавилась. Как воск. А я смотрела. Мы все смотрели. Смотрела вся толпа. В толпе были дети, и они тоже смотрели. Никто не проронил ни слова. Никто не вздохнул, не заплакал, не вскрикнул, не пошевелился. Мы просто молча смотрели. Человек… горящий человек… он прошел шесть шагов. Я считала их, Лэмберт. Сосчитала их все. Помню, я подумала: "Пока он идет, он жив. Иди, не останавливайся. Не останавливайся". К нему подбежал пожарный с одеялом в руках. Горящий человек… он… он упал на землю, и пожарный набросил на него одеяло. Человек еще кричал… Я до сих пор слышу его крики, Лэмб… Я их слышу…

— Мама, перестань!

— Я должна рассказать тебе. — Она плакала так громко, что едва могла говорить. — Должна… рассказать тебе… Подбежал другой пожарный. Они… они сбили огонь. Они подняли одеяло. Этот человек… он весь обгорел, Лэмберт. Как полено. У него больше не было лица: Ни глаз. Ни ушей. Ни носа. Остался только рот. И он кричал. Кричал не переставая. Я видела во рту белые зубы. И ярко-розовый язык. Ярко-розовый овал в горелой черноте. И он кричал, кричал, кричал… — Она закрыла лицо руками.

Я посмотрел, как она плачет, и уложил ее в постель. Она все плакала. Когда отец вернулся домой, я рассказал ему, что произошло.

— Это шок, — сказал он, — только и всего. Не о чем беспокоиться. Она всегда была чересчур чувствительной. Я как-то раз повел ее на фильм ужасов. Там девушке отрубали голову. Твоя мать чуть в обморок не упала. Я твердил ей: "Это всего лишь фильм, они — актеры". Но ей все равно снились кошмары. На какое-то время даже перестала выключать на ночь свет. Она очень нервная. Вот и все.

— Может, вызвать врача? — спросил я.

— Незачем. Она поправится. Знаешь, в войну люди видели вещи и похуже. Моя мама рассказывала, как они сидели в убежище во время налета. Человек сто. Ну и стали падать бомбы, одна упала так близко, что в этом подвале прорвало трубы с горячей водой. Маме повезло. Она была возле двери и выбралась. Но другие… Они обварились насмерть. Погибло больше шестидесяти человек. Мама говорила, она никогда не забудет, как обернулась и увидела, что все эти люди варятся заживо. С них кожа слезала. Но мама пережила это — так мы устроены. Мы должны уметь забывать. Если бы мы все помнили, мы бы с ума сошли, а?

— Наверное, — сказал я.

Отец приготовил поесть, и я отнес маме поднос. Я поставил его на тумбочку и сказал ей, чтобы она поела, пока не остыло. Она что-то пробормотала.

— Что, мама? — спросил я.

— Он горел, — произнесла она.

Когда я вернулся от миссис Хеллер, отец спросил меня, как все прошло. Я сказал, что все прошло прекрасно и она приняла мои извинения. Он спросил, что у нее за квартира, и я ответил, что там было темно и плохо пахло.

— Ты сказал ей про маму? — спросил он.

— Я же тебе говорил, — ответил я. — Мама тут ни при чем.

Ночью мне приснилось, что я кошка на руках у миссис Хеллер. Я лежал, свернувшись клубочком, и она кормила меня арахисом. "Этот мальчик злой, — сказала она мне. — Я знаю. Страдания обостряют чутье на зло. Я могу почуять зло где угодно. Этот мальчик злой".

Помню, я думал: что случится, если она обнаружит, что это не ее кошка, а я, Лэмберт Стэмп, злой мальчик, мальчик, который не принимает всерьез ее страданий?

Утром за завтраком отец спросил:

— Что ты будешь сегодня делать?

— Не знаю, — ответил я.

— Только не запускай учебу, — сказал он.

— Ладно, — ответил я.

— Ты умный парень, Лэмб. Все так говорят. Я хочу, чтобы ты учился как следует. Сдал экзамены, поступил в университет…

— Папа, до этого еще сколько лет.

— Время пройдет быстрее, чем тебе кажется, — сказал он. — Вот увидишь. — Твоя мама хотела, чтобы ты стал учителем.

— Зачем ты ее всегда припутываешь?

— Я не собираюсь ее забывать, если ты это имеешь в виду.

— Я имею в виду не это. Но ты без конца о ней говоришь. Это не поможет.

— Не поможет чему?

— Ничему, — сказал я.

Отец встал, надел пиджак.

— Ты странный мальчик, Лэмб, — сказал он. — Иногда я тебя совсем не понимаю. Ты как будто совсем не скучаешь по маме. Ты даже не заплакал ни разу. Ты ведь так ее любил. А теперь… ведешь себя так, словно ее и не было. — Он взял портфель и посмотрел на меня. — Иногда ты меня пугаешь.

Через несколько недель после пожара мама исчезла. Это было в субботу утром. Она пошла за покупками в соседний магазин и не вернулась. Мы с отцом сели в машину и отправились ее искать.

— Это уже переходит все границы, — раздраженно сказал отец. — Ей надо взять себя в руки. С меня достаточно.

Отец позвонил в полицию. Они сказали, что ничего не могут поделать: она отсутствует совсем недолго. Отец объяснил, что после пожара она странно себя ведет. Полицейский спросил, не пострадала ли она во время пожара.

— Нет, — сказал отец. — Но она его видела.

Вечером мама вернулась. Она целый день бродила по улицам.

— Мы безумно волновались, — сказал отец.

— Прости, — ответила мама.

— Куда ты ходила?

— Да никуда. Просто гуляла.

— Я звонил в полицию.

— Зачем?

— Потому что думал, с тобой что-то стряслось! — Он обхватил ее за плечи, крепко сжал. — Выбрось все это из головы! — закричал он. — Ты меня слышишь?

— Он горел, — сказала мама. — Я только это и вижу. Он сгорел дотла и кричал. Ярко-розовый рот с блестящими зубами. Кричал и кричал. Я вижу его, когда закрываю глаза. Он снится мне по ночам. От этого никуда не деться.

— Но ты же не пострадала! — крикнул отец и встряхнул ее. — Ну почему я не могу тебе это вдолбить? Ты выжила! С тобой ничего не случилось!

— Я знаю, — сказала мама.

— Как же тебе не стыдно так себя вести? Ведь ты видишь по телевизору людей, которые были обезображены. Изуродованы на всю жизнь. А матери, потерявшие сыновей? Тебе не стыдно так себя вести, когда они держатся с таким мужеством?

— Да, — тихо сказала мама, — но это ничего не меняет.

— Чего не меняет?

— Того, как он кричал.

Я стучу в дверь спальни.

— Лиз, — говорю я. — Выходи. Пожалуйста. Нам нужно поговорить. Я иду на кухню и ставлю чайник. Я все думаю, — было бы лучше, если бы я ничего не знал? Предположим, я провел бы выходные в Брайтоне. Предположим, не вернулся раньше времени домой. Предположим, не застал ее в постели, обхватившую ногами другого — этого мальчишку. Должно быть, я выглядел идиотом. Я так и застыл на месте с открытым ртом, уставясь на них. Помнится, мне хотелось закричать. Незнакомец наспех оделся и бросился мимо меня вон из квартиры. Ему было лет девятнадцать. У него были густые светлые волосы.