Кобзарь

Вторая и третья вороны:

«Ну, а ты что скажешь?»

Первая ворона:

«Мне ль вам отвечать! На свете

вас не было даже,

как я здесь шинок держала

да кровь проливала!

Посмотрите! Карамзина,

видишь, прочитали

и думают: какие мы!

Нет, уж помолчите!

Мне, бесперые калеки,

в ровню не спешите!..»

Вторая ворона:

Ишь какая! Вовсе не та

рано встать поспела,

что до света упилася...

Та, что протрезвела!»

Первая ворона:

Без меня ты б упилася

с твоими ксендзами?

Где тебе уж! Я свалила

Польшу с королями;

при тебе же, щебетуха,

Польша бы стояла.

А с вольными казаками

что я вытворяла?

Кому их не выдавала

и не продавала?

Нет, проклятые живучи!

Думала, с Богданом

я уже их схоронила, —

встали ведь с поганым,

с этим шведским проходимцем...

Что тогда творилось!

Злюсь, как вспомню, что Батурин

сожгла, разорила,

Сулу в Ромнах запрудила

только старшинами

казацкими... а такими,

просто казаками,

Финляндию засеяла,

сыпала буграми

на Орели... Выгоняла

толпы за толпами

я на Ладогу, царю там

болота мостила.

И гетмана Полуботка

в тюрьме задушила.

Вот тогда-то был мне праздник!

Пекло испугалось,

а в Иржавеце матерь божья

ночью зарыдала».

Третья ворона:

«И я таки пожила.

С татарами помутила,

с мучителем покутила,

с Петрухою попила

да немцам запродала».

Первая ворона:

«Да, ты славно начудила:

так народ свой закрепила —

немцы так им занялись,

что хоть помирать ложись,

у меня же, враг их знает,

все кого-то поджидают.

Я и в рабство их сдала,

и дворян я расплодила,

и в мундиры нарядила,

словно вшей, их развела;

все вельможные щенята!

Уж и Сечь, хоть бесновата,

корчмарями обросла.

Русские царевы слуги

тоже греть умеют руки!

Хоть люта я, а все-таки

сделать не сумею,

что те слуги на Украйне

с казаками деют!

Напечатать им не трудно:

«Милостию божьей

и вы — наши, и все — наше,

гоже ли, не гоже!»

В хатах стало уже пусто,

вот они и рыщут

в степи, роют все курганы,

Древностей там ищут.

Все любёхонько забрали,

да лихой их знает,

для чего с подвалом этим

гадким поспешают:

чуть бы, чуть бы подождали,

церковь бы упала...

И тогда бы две руины

в «Пчеле» описали.»

Вторая и третья вороны:

«Для чего ж ты нас позвала?

Что глядеть в подвале?»

Первая ворона:

«Что ж подвал! Два дива будет,

их вы и не ждали.

В эту ночь на Украине

близнецы родятся.

Будет первый, словно Гонта,

с панством расправляться!

Другой будет... этот уж наш!

С этим панством знаться.

Наш кусается и в чреве...

Сестры, я читала,

что, как вырастет тот Гонта,

все наше пропало!

Все разрушит, уничтожит,

брата не покинет!

Даст он правду и свободу

по всей Украине!

Так смотрите же, сестрицы,

что тут замышляют!

Палачам и всем, кто с ними,

цепь приготовляют».

Вторая ворона:

«Я золотом расплавленным

залью ему очи!»

Первая ворона:

«А золота он — проклятый

Ирод — не захочет».

Третья ворона:

«Я царевыми чинами

скручу ему руки!»

Вторая ворона:

«Со всего сберу я света

все зло и все муки!»

Первая ворона:

«Нет, сестрицы. Не так надо.

Пока слепы люди,

похоронить его надо,

а то плохо будет!

Гляньте-ка вы: над Киевом

вон метла взвилася,

Над Днепром и над Тясмином

земля затряслася.

Слышите ли? Застонала

гора над Чигрином.

Чу!.. Смеется и рыдает

наша Украина!

Близнецы уж народились.

Станет мать смеяться,

обезумев, что обоим

Иванами зваться. Полетим-ка!»

Полетели,

на лету запели:

Первая ворона

«Поплывет наш Иван

по Днепру на Лиман

с кумою».

Вторая ворона:

«Побежит наш ярчук

в теплый край есть гадюк

за мною».

Третья ворона:

«Как хвачу да помчу,

в самый ад полечу

стрелою».

Три лирника

Шли слепой, хромой, горбатый

нищие к мирянам,

путь держали в Субботово,

чтоб петь про Богдана.

Первый нищий:

«Вот-то, сказано, вороны —

нашли себе место.

Москали для них как будто

сделали насесты».

Второй нищий:

«А для кого ж? Человека,

верно, не посадят

числить звезды...»

Первый нищий:

«Ты уж скажешь!

Может, и посадят

пана, москаля иль немца;

пан, москаль и немец

и там найдут хлебец.

Третий нищий:

«Что болтаете пустое?

Что там за вороны?

Да москали да насесты?

Бог нам оборона.

Иль еще нестись заставят, —

солдат им рожай-ка!

Полонить весь мир царь хочет,

есть такая байка».

Второй нищий:

«Что ж, быть может!

Так на черта ж

на горах их ставить?

Да высокие такие,

что до туч достанешь,

если взлезешь...»

Третий нищий:

«А для того!

Вот потоп настанет,

все паны туда полезут,

да и смотреть станут,

как мужики тонуть пойдут».

Первый нищий:

«Умные вы люди,

а ничего не знаете!

Там понаставляли

для того насесты эти,

чтоб воды не крали

люди в речке; да чтоб тайно

песку не пахали,

что лежит вот, за Тясмином».

Второй нищий:

«Потерял ты разум!

Раз не знаешь, помолчал бы.

Что как под тем вязом

мы, приятели, присядем

отдохнуть немного!

В торбу две краюхи хлеба

взял я на дорогу, —

вот и поедим мы кстати,

до солнышка, рано... —

и уселись.— А кто ж, братцы,

споет про Богдана?»

Третий нищий:

«Я петь буду. И про Яссы,

и Желтые Воды,

и местечко Берестечко».

Второй нищий:

«Славные доходы

нам дадут они сегодня!

Там ведь у подвала,

как на торг, сошлися люди,

и панства немало.

Вот где нам нажива будет!

Что же, запоем-ка

пробы ради...»

Первый нищий:

«Ну их, песни!

Лучше отдохнем-ка,

день велик: мы напоемся,

а ты — петь, туда же...»

Третий нищий:

«Это верно. Помолимся,

да и спать заляжем».

Певцы под деревом заснули,

спит солнце, пташечки молчат,

а у подвала уж проснулись

и раскопать его спешат.

Копают день, копают два,

на третий едва лишь

докопалися до стенки,

ночку переспали,

караул везде поставив.

А исправник просит,

никого чтоб не пускали,