Кобзарь

Над Лысянкой клубы дыма

к небу повалили:

Зализняк да Гонта люльки

на ночь закурили.

Страшно, страшно закурили,

земля пламенеет.

Вряд ли даже в преисподней

так курить умеют!

Багровеет Тикич кровью

евреев да ляхов.

Горят хаты и палаты, —

заодно — все прахом...

И богачи с голытьбою...

А среди базара

Зализняк гуляет с Гонтой;

«Кара ляхам, кара!»

Чтоб покаялись собаки —

всех подряд карают.

Стоны, слезы. Один молит,

другой проклинает,

третий кается напрасно

перед мертвым братом.

Старикам пощады нету

и малым ребятам.

Не милуют гайдамаки,

не щадят, зверея,

ни красу, ни возраст юный

шляхтянок, евреек.

Ни убогих, ни здоровых,

ни калек горбатых

не осталось,— не спаслися

от грозной расплаты.

Ни души — легли все, пали,

свершилася кара.

Трупы стынут, багровеет

небо от пожара.

Разгорелся, распылался

под самые тучи.

А Галайда всюду слышен:

«Мучить ляхов, мучить!»

Как безумный, мертвых режет,

рубит как попало.

«Дайте ляха, дайте пана,

мало крови, мало!

Дайте ляха, дайте крови

тех собак поганых!

Море крови!.. Мало моря!

Оксана! Оксана!

Где ты?» — крикнет, пропадает

в полымя пожара.

А тем часом гайдамаки

столы средь базара

расплавили. Отовсюду

несут, несут блюда.

Собирают, накрывают,—

тешат свою удаль.

«Пейте, лейте!» Загуляли.

А вокруг что было:

трупы панские, качаясь,

висят на стропилах

Обгорелых. Вдруг стропила

пламенем обнимет —

треск да искры! «Пейте, детки,

с панами такими,

может, встретимся еще раз —

Авось не сплошаем!»

И черпак единым духом

батько осушает.

«За собачьи эти труды,

за собачьи души

пью, казаки! Пейте, детки!

Выпьем, Гонта, друже!

Выпьем, выпьем, погуляем

заедино, вместе!

Где Валах наш? Запевай-ка

веселую песню!

Не про дедов — сами шляхту

караем не хуже!

Не про горе, потому что

живем, а не тужим.

Грянь веселую такую,

чтоб земля ломилась!

Про вдовицу-молодицу,

как она журилась!»

Кобзарь (играет и припевает):

«От села до села

праздник, пир великий.

Я курицу продала,

ношу черевики.

От села до села

танцевать пойду я.

Ни коровы, ни вола, —

в хате ветер дует.

Я отдам, я продам

куму свою хатку.

На виду, на ходу

поставлю палатку.

Стану я торговать

горилкою горькой

да гулять, танцевать

с молодыми только!

Ох вы, детки мои,

я вас пожалею.

Поглядите, как танцую, —

станет веселее.

Я в батрачки пойду,

деток в школу отдам,

своим новым черевичкам

таки дам, таки дам!»

«Славно! Славно! Плясовую!

Поддай жару в ноги!»

Заиграл кобзарь, пустились

посреди дороги.

Ходит площадь. «Ну-ка, Гонта

тряхнем стариною,

пока живы — погуляем,

притопнем ногою!»

«Не смотрите вы, девчата,

что я обтрепался...

Родной батько делал гладко, —

я в него удался».

«Добре, братец! Ей-же-Богу!»

«Дорогу Максиму!»

«Погодите ж!»

«Даром, что ли, так поется:

люблю дочку, чью придется, —

хоть попову, хоть дьячкову,

хоть и просто мужикову».

Все танцуют, а Галайда

на гулянье плачет.

У стола сидит печальный,

слез своих не прячет.

А с чего бы ему плакать?

Сидит себе паном:

есть и деньги, есть и слава,

да нету Оксаны;

Не с кем долей поделиться,

не с кем веселиться,

сиротою довелося

на свете томиться.

И не знает, не гадает,

что его Оксана

за рекой, в плену у ляхов,

у панов тех самых,

что отца ее убили.

Над нею глумились,

хвост поджали — убежали,

в страхе притаились.

Только слушаете, сидя

за стеной надежной,

стоны братьев! А Оксана

в окошко тревожно

смотрит, смотрит на пожары.

«Где-то ты, мой сокол?»

А того она не знает,

Что он недалеко,

здесь, в Лысянке, да не в прежней

старой свитке рваной.

В жупане сидит, горюет:

«где моя Оксана?

Где она, моя голубка,

томится да плачет?..»

А в потемках вдоль заборов,

в кирее казачьей

идет кто-то...

«Что за люди?» —

казак окликает.

«Я посыльный пана Гонты,

пускай он гуляет,

подожду я».

«Ловок, Лейба,

ловок, жид, однако!»

«Спаси, Боже, — не был жидом.

Видишь — гайдамака.

Вот копейка — знак имею».

«Да напрасно ищешь...»

И свяченый вынимает

из-за голенища.

«Признавайся, пес лукавый,

ты привел в Ольшану

в дом ктитора ляхов пьяных?

Я шутить не стану.

Я батрак твой. Я Ярема.

Узнаешь, поганый?

Говори же, признавайся:

где моя Оксана?»

Замахнулся.

«Спаси, Боже...

За рекой... у пана...»

«Выручай же, а иначе —

протянешь ты ноги».

«Добре, добре... Ах, какой вы,

пан Ярема, строгий!...

Тотчас все исполню. Деньги

и стену ломают.

Скажу ляхам: вместо Паца...»

«Ладно. Понимаю.

Лети духом».

«Добре, пане,

вы себе гуляйте,

да часок-другой... покамест

Гонту забавляйте.

А куда везти Оксану?»

«В Лебедин... к монашкам».

С Гонтой весело танцует.

Жупан нараспашку.

Зализняк же берет кобзу:

«Потанцуй-ка, старый! Я сыграю!»

И вприсядку слепец средь базара

чешет рваными лаптями,

говорит словами:

«В огороде пастернак, пастернак;

чем я тебе не казак, не казак?

Иль я тебя не люблю, не люблю?

Иль я тебе черевичков не куплю?

Куплю, куплю, черноброва,

куплю, куплю пару новых.

Буду часто ходить,

Буду крепко любить».

Ой, гоп-гопака!

Полюбила казака,

некрасивого, рябого

да седого старика.

Иди, доля, за бедою,

а ты, старый, за водою,

а я сбегаю в шинок.

Выпью чарку да другую,

выпью пятую, шестую,

да и хватит мне, ей-ей!

Пляшет баба, а за ней

выбегает воробей,

так и чешет — людей тешит.

Веселей, воробей!

Рябой, старый бабу кличет,

а та ему дулю тычет:

«Оженился, сатана,

нет ни хлеба, ни пшена!

Надо деток воспитать,

обувать, одевать.

А я буду добывать,

а ты, старый, не греши,

а ты зыбку колыши,

да замри — не дыши!»

«Как была я молодою, жила весело я,

По-над ставней новый фартучек повесила я.

Кто идет — не минет,

то кивнет, то моргнет,

а я шелком вышиваю

и в окошечко киваю.

Надевайте, хлопцы, свитки,

ожидаю у калитки.

Погуляем, хлопцы, вместе,

заиграем, хлопцы, песни».

«Загоняйте квочку в бочку,

а цыпляток в вершу!..

И... Гу!..

Взялся батька за дугу,

а старая — за гужи.

Дочка, повод подвяжи!»

«Хватит, что ли?»

«Еще! Еще!

Сами ноги носят!»

«В миску хлеба накроши

да побольше квасу.

Дед да баба — оба рады,—

тюрька задалася!

Квасу, квасу подливай

да кроши петрушку...

Квасу, квасу подливай,

кроши больше хрену.

А дед бабе...

Ой, лей воду, воду,

поищи-ка броду, броду!..»

«Будет, будет! — крикнул Гонта.—

Хватит! Погуляли!

Поздно, хлопцы. А где Лейба,

Лейбу не видали?

Найти Лейбу и повесить!

Где он, сын собачий?

Гайда, хлопцы! Погасает

каганец казачий!»

А Галайда атаману: