Страница 13 из 22
— Здравствуйте, ребята, — сказал я и поднял руку. Школьники оказались воспитанными, перестали гоготать, и даже вежливо поснимали вирточки. — Меня зовут Слава, я — рабочий конвейера, и покажу вам наш завод. У меня к вам есть просьба. На конвейере сейчас работают люди — пожалуйста, не отвлекайте их. Просто смотрите, слушайте, и если будут вопросы — тихонько спрашивайте. Хорошо?
— Хорошо-о-о… — пообещали они.
И я повёл их к лифту.
— Я знаю, многие из вас считают работу на конвейере чем-то скучным. То ли дело Пространство или океан, да?
Школьники оживились, снова раздались смешки. Один из нежноусых юнцов мрачно вопросил:
— А что не так с Пространством, по Вашему мнению?
С боков юнца подпирали два друга; у всех троих — вызов в глазах, руки воинственно скрещены на груди, спортивные стрижки, курточки фасона «мой старший брат учится в Можайке». Всё с ними было ясно. Остальные хихикали — явно над ними.
Завуч спокойно молчала.
— Конечно же, ничего не имею против космоса, — сказал я. — Но вот мой одноклассник Олег, проработав два года в Пространстве, в поясе астероидов, бросил космос, теперь работает у нас. Он ждал от космоса приключений и романтики — но оказалось, там ничего нет, кроме пустоты, скучных железяк, осторожных людей и рутинной работы.
— Ничего, нам там скучно не будет, — холодно пообещал юнец-космонавт.
— Всё же имейте в виду — не всё там радужно. По-настоящему интересно не там, где ждёшь романтики.
Белобрысый прыщавый дылда, подпиравший юнца-космонавта справа, вежливейше поинтересовался, ломающимся баском:
— А где, по-Вашему, интереснее?
Мы поднялись на наш этаж и вышли из лифта.
— Интересное — выход за границы обыденного, то есть познанного. Познание — пища разума. И вот у нас — непознанное в каждой задаче. Каждая задача, проходящая через брейн-конвейер, решается человечеством впервые.
— По Вашему, космос обыден и познан? Извините, не смешно.
— Космос, конечно, велик, — согласился я. — Но работа пилота — в том же поясе астероидов — боюсь, может оказаться настолько познанной и обыденной, что… — я развёл руками. — А вот у нас — каждый день непознанное. Собственно, об этом я и хочу с вами всеми поговорить.
Уф — кажется, завязалось. Я набрал побольше воздуха и начал.
— Итак, мы — рабочий класс, руки и мозг Планеты. Мы этим очень гордимся. Но всё равно ещё сплошь и рядом принято считать, что рабочие заняты чем-то неинтересным, непрестижным. Такова инерция мышления, пережиток времён, когда труд был ручным.
Мы вышли к распределительной площадке — оттуда открывается самый эффектный вид на наши цеха. Особенно впечатляет сборочный цех — там всегда интересно. Я поставил ребят у перил. Внизу, в анфиладах, вовсю кипела работа. Горели «голопопы», шла передача по цепочкам, кто-то слонялся среди пальм и кустов рекреаций, размышляя. В сборочном цехе лепили метановый супертанкер.
Мы посмотрели, как в супертанкер встраиваются ходовые машины, как шпангоуты обрастают обшивкой, как возникают надстройки. Пошли тесты — на повреждение корпуса, на опрокидывание. Какой-то из тестов не прошёл, модель остановилась, снова сняли обшивку.
— Вот так и выглядит наша работа. Наш брейн-конвейер — самый большой в Евразии. Второй конвейер такой мощности находится в Сан-Франциско. Сейчас вы видите процесс сборки проекта супертанкера — но обычно мы не занимаемся машинами. Такие сверхмощные конвейеры не используются для простых потребительских задач — мы работаем в основном по проблемам Академии наук, Союза писателей, Союза кинематографистов. Их проблемы структурируются и передаются нам для решения. И потому у каждого из нас всегда интересная творческая работа. Это ведь очень интересно — думать и находить решения. Нет ничего интереснее, чем творить.
А вот до революции здесь тоже был конвейер, но разбитый на небольшие подразделения. Нам рассказывали наши наставники, которые здесь тогда работали. Рабочие на этом заводе тогда занималась всякой ерундой — например, проектировали гэджеты для подростков. Бесконечные линейки гэджетов и прочих вещей. Причём делали их нарочно хуже, чем могли: не такими, чтобы сразу устроили обладателя — а наоборот, с недостатками, чтобы был стимул покупать новые и новые. Вот представьте себе: здесь стояли индивидуальные боксы, бесконечными рядами. В каждом из боксов находились голопроектор, тач-зона, пара С-мониторов — и измученный конвейером рабочий. Конвейер тогда использовался как средство выжимания всех умственных соков из рабочего. Это было крайне неприятно — думать по чужой воле. Шаг влево, шаг вправо — уже нельзя. А ещё никто никому не помогал — иначе не справишься со своими задачами. Все были разобщены. Рабочие уставали, им очень не нравилось, что заняты они в общем-то бесполезными вещами. А капитализм требовал всё новых и новых моделей бесполезных вещей. Человек не может съесть больше, чем может — но капиталисты внушали людям, что им для счастья нужно обладание новыми моделями вещей. Внушали суггестивной рекламой, внушали методами социальной инженерии, внушали квазирелигиозными технологиями потребления. Даже образование учило быть потребителем. И ещё держали цены так, чтобы все были вынуждены постоянно работать. Представляете себе — чтобы иметь свой дом, нужно было работать почти всю жизнь! Хотя домов легко можно было бы настроить всем. И вот рабочие трудились безо всякого интереса, только ради денег — а «начальники» контролировали конвейер, следили, чтобы все работали хорошо. Знаете, что такое «начальник»?
— Вы нас совсем за детей держите, — с ядовитой вежливостью заметил юнец-космонавт.
А оторва всё строила мне глазки — сквозь синюю чёлку. Я немного смутился — и опять мне попались на глаза её гладкие ноги. Тьфу ты, ну что она, в самом деле?! Может, её всё же заинтересовал не я, а мой рассказ о заводе?
— А сейчас, если нам повезёт, мы с вами увидим наших ведущих специалистов за работой. Это наши наставники, наши корифеи. Боги конвейерного мышления. Громовержцы, разящие идеями.
Мы заглянули в вестибюль. Громовержцы были по-прежнему там. Зевс-Громовержец покосился в нашу сторону — и убрал с подоконника исполинские ноги в синих носках.
Я понизил голос:
— Вот они тут ещё до революции работали, причём Рамеш Субраманьянович был «начальником» Виктора Петровича. Это сейчас они хорошие друзья, а тогда Виктор Петрович недолюбливал и побаивался Рамеша Субраманьяновича. «Начальников» не любили, между ними и рабочими была пропасть.
Мы вернулись к лифту.
— У человечества всегда есть множество нерешённых задач, посложнее и попроще. Так что работы хватит всем — творческой и интересной. А сейчас пойдёмте, посмотрим непосредственно работу на конвейере. И попробуем все вместе решить на конвейере какую-нибудь настоящую проблему. Вы увидите, как это увлекательно, всем вместе навалиться на задачу. Это удивительное чувство — когда умы объединяются. Многим из вас захочется у нас работать, обещаю.
И тут синесветящаяся-патлатая оторва отколола номер.
— Скукотища это ваше конвейерное мышление, — вдруг заявила она ангельским мелодичным голосом. — Зачем мне это? Лично я — мечтаю стать проституткой.
Она снова засияла на меня ангельскими синими глазами. И влажно облизнула губы.
Я от неожиданности захлопал ресницами и опять упёрся взглядом в её длинные ноги.
Ох, давно я так не краснел!
Все неловко поёжились.
— Смирнова, переигрываешь! Ну что за эпатаж! — закатила к небу глаза завуч. Было видно, что синеволосая оторва давно сидит у неё в печёнках. Но и завуч, видавшая виды тётка, явно растерялась.
— Какой эпатаж? — удивилась оторва Смирнова. — У нас ведь свобода. Правда? Занимайся, чем хочешь, все работы хороши, выбирай на вкус. Я вот хочу заниматься древней и уважаемой профессией, оказывать услуги мужчинам. Они пялятся на мои ноги, как этот ваш рабочий парень Слава, хотят меня трахнуть? Отлично, я тоже этого хочу — это правда жизни. Только я очень красивая — и потому хочу быть с сильными, добившимися всего мужчинами — богатыми, властными, у чьих ног мир. Хочу веселиться с ними на яхтах, хочу участвовать в групповухах — при моей красоте это было бы легко. Я бы могла добиться многого, стать первой проституткой в космосе — на космической яхте, в невесомости…