Нашествие

– Негоже здесь говорить о делах, но, уж если вы пришли так поздно, наверное, вам есть что рассказать.

Кэндзи был смущён. Он сразу забыл про горячую юноми, он не сомневался, что принёс серьёзную информацию, но в личных покоях полковника вдруг почувствовал, что попал не к месту.

– Хорошо, не смущайтесь, – так или иначе, мы на службе.

– Спасибо, господин полковник.

– Какие результаты дало наружное наблюдение? – спросил Асакуса и стал медленно подниматься с колен.

Кэндзи посмотрел на него и невольно перевёл взгляд на висящую в нише акварель. Асакуса оглянулся и тоже посмотрел на нарисованного чёрной тушью ворона.

– Кэсай! Или почти Кэсай. Мне понравилась эта копия. Хорошая передача кисти старого мастера. Я хотел было заказать ещё, других мастеров, но продавец в лавке сказал, что художник, который продал ему эту, был бродячий, нищий. Удел талантов!

Асакуса расправил складки широких, ничуть не смявшихся под коленями хакама и захромал к дверному проёму. Кэндзи, обрадовавшись, что докладывать он будет не здесь, а в кабинете, встал и, уступив дорогу полковнику, вышел за ним; оставшаяся за спиной чайная комната вызвала у него чувство тоски по дому.

– Господин полковник, бригада «поймала рыбку» практически в последний момент, – сказал Кэндзи и коротко доложил о том, что было за весь период наружного наблюдения, какие были выявлены связи, что по ним было выяснено, упомянул, что интересного оказалось мало… – И так почти до самого окончания – практически ничего… много русских эмигрантов, их дети, но никого, за кого бы можно было зацепиться. Я уже был готов к наказанию.

– И что?

– Буквально несколько часов назад уже после работы Адельберг вышел на Китайскую и стал там кого-то поджидать. К нему подошла девушка, вы о ней знаете, Соня Ларсен, поэтесса из бывшей «Чураевки», и я подумал, что все духи против меня. Я так подумал, когда старший бригады мне об этом рассказывал…

– А как же «рыбка»? – спросил Асакуса.

– Она и оказалась «рыбкой».

Полковник посмотрел на Кэндзи.

– Адельберг и девушка зашли в кондитерскую, то есть в кафе «Марс», старший бригады, через какое-то время, – за ними и, проходя мимо, услышал, как Соня сказала сама, что у неё в Хабаровске живет родная тётка – сестра её матери.

Кэндзи замолчал, вглядываясь в своего начальника, тот задумчиво поглаживал коротко подстриженные усы.

– Так! И что?

– Надо вербовать Адельберга и через него разрабатывать эту самую тётку.

– А сколько вы будете разрабатывать и готовить к вербовке самого Адельберга? – Полковник смотрел в упор, этого взгляда Кэндзи не выдержал. Полковник сидел перед ним, как был в чайной комнате – в тёмно-стальном, почти чёрном кимоно, и из-за этого был очень похож на того самого ворона с акварели.

«Басе!» В сознании Кэндзи всплыло имя древнего японского поэта, написавшего хокку про этого, как ему с детства казалось, намокшего под холодным осенним дождём ворона – прообраз ворона на акварели Кэсая, и он уже не был так уверен, что уйдёт отсюда с таким же настроением, с каким пришёл.

Он тихо произнес:

– Адельберг-младший учит японский язык.

– Ну что же, это интересно, у вас есть мысли на этот счёт?

После этого Кэндзи смело изложил Асакусе свой план.

Глава 7

На работе Сашик Адельберг сказался больным и покинул контору в середине дня. Две улицы до Мостовой он шёл пешком, потом сел в холодный автобус и доехал до маленькой гостиницы в самой середине тесного китайского района Фуцзядянь. Это место было для него новым и, пока он его искал, успел закоченеть.

За несколько минут, пока он здоровался, раздевался и усаживался, он начал отогреваться от январского низового ветра, подбиравшего с пыльных улиц остатки сухого снега и коловшего им руки и лицо.

– Как ваше общение с Константином?

– Родзаевским?

– Да! С Русским фашистским союзом! Вы от них ещё в восторге?

Сашик замялся, не зная, что ответить; он потёр озябшие руки и пододвинул стул ближе к печке.

– Вижу, что не очень! Правильно?

Сашик пожал плечами.

– Относительно недавно вы рассказывали о них взахлёб, я даже начал сомневаться, нужны ли вам наши отношения?

Он зашёл в этот гостиничный номер несколько минут назад и только успел снять шубу и шапку и сесть напротив своего собеседника, и ещё не очень понимал, о чём его спрашивают. Последняя часть вопроса прозвучала неожиданно, однако вопрос был задан, и у него в голове, как немое кино, прокрутились события начиная с июня прошлого года. Он ещё сдавал выпускные экзамены, когда знакомые с юридического факультета пригласили его на собрание РФС. Желание познакомиться с лидером союза Константином Родзаевским засело в нём ещё девять лет назад, после того как он оказался случайным свидетелем разговора Родзаевского с русским полицейским ночью, когда харбинская полиция готовилась напасть на советское генеральное консульство. И уже год, как он конспиративно встречается с советским разведчиком Сергеем Петровичем Лапищевым. Сашик сразу рассказал ему об этом: и приглашении, и своём давнем желании; втайне он думал, что Лапищев начнёт его отговаривать, – позиция руководства СССР по отношению к фашистам была известна, – однако, на удивление, Лапищев сказал, что, мол, это интересная идея, только пусть Сашик ко всему, что услышит, отнесётся внимательно и не даст обмануть себя громкими лозунгами и умением некоторых фашистов хорошо ораторствовать. Сашик стал ходить к фашистам, а фашисты на своих собраниях очень ладно громили коммунистов и СССР, и после первого же собрания, на которое он попал, у него стали появляться сомнения в том, что ему прежде рассказывал Лапищев. Сашик этого не скрыл, но Лапищев только улыбнулся и сказал, что, мол, а вы ещё их послушайте, ещё!

Он слушал фашистов с громадным интересом, но при этом чувствовал, что в согласии Лапищева, в такой неожиданной его лёгкости, в самом настроении, как ему показалось – ироничном, когда тот об этом говорил, была какая-то интрига. Сашика это сильно смущало и даже мучило.

Начались каникулы, было лето и отпуска, Лапищева вызвали в Москву, собрания в клубе РФС стали проводиться реже, однако Сашика заметил Родзаевский, их познакомил одноклассник Гога, и, когда Родзаевский не уезжал из Харбина, они в «малом кругу» близких соратников довольно часто общались.

Сашик очень удивился первой реакции Родзаевского на свою фамилию, когда Гога сказал, что это Александр Адельберг. Константин отступил от Сашика на шаг и стал его разглядывать, как птица, наклоняя голову то на один бок, то на другой, потом сказал: «Похож!» – но руки не подал. Сашика это обидело, и он хотел послать всех к «чёртовой матери», но была не понятая им интрига с Лапищевым, и он перетерпел. На следующих встречах Родзаевский вёл себя сдержанно, а потом, видя интерес Сашика к тому, что он говорит, стал общаться с ним так же, как и со всеми остальными.

Дед от этого знакомства был в ужасе, но это было не его дело; папа же посмотрел внимательным и долгим взглядом, потом хмыкнул и сказал, что в политику надо приходить со своими собственными идеями. Наслушавшись погромных рассуждений Константина о разрушительной роли жидов, Сашик обратился отцу с вопросом о действительной роли евреев в Октябрьском перевороте, но отец ничего не сказал. Мама старалась всего этого не замечать, а когда Соня вернулась после отдыха из Барима и он ей всё рассказал, она отреагировала с испугом. Потом он подумал, что, может быть, её напугала его новенькая чёрная форма с белыми ремнями.

В конце сентября, когда Сашик фашистскими идеями уже пропитался, он подумал, что, наверное, это здорово, что Лапищева до сих пор нет, потому что после всего, что он услышал от Константина, всё, что до этого рассказывал Лапищев, казалось откровенным враньём, и он наверняка порвал бы с ним. Вообще, Сашику стало казаться, что это лето и первый месяц осени в его жизни всё перевернули.