Страница 6 из 7
Это на другом конце провода бесновался командир первой роты – капитан Горбатов, который после стабилизации городского фронта прочно осел во второй своей должности заместителя командира батальона. Офицер он хороший, но матерщинник страшный. Словеса изрыгает такие, что своей смертью вряд ли умрет. Батя об этой опасности догадывается, а потому накачки, нагоняи и разгоняи своим подчиненным они дают по очереди.
Потом все слушали, как ругается выслушавший все это и оскорбленный в лучших чувствах постовой. Затем за телефон нехотя брался Али-Паша. «Чего? Да зае…ли совсем, товарищ майор! Проблемы? Нет у меня с дисциплиной проблем! Депутаты? Да пошли они на х… Как я могу людей удержать, когда за день по два десятка мин и по два цинка пуль от румын получаем?! Да, понял… Есть! Слушаюсь не открывать огонь… Есть!!!» И вскоре вся перепалка начиналась снова. Чему я рад – меня обычно к трубке не вызывают. Штабат справедлив. Знают, не я здесь заказываю и исполняю музыку.
В сущности, минометчики и штабат были правы. Из батальонных восьмидесяток стрелять по пятиэтажкам – все равно что по слонам солью. Из Калашникова – эффект тот же. Но так хорошо со стороны рассуждать, а не когда пули в окна залетают. Один раз дежурили наверху, в картишки резались – и тут шальная пуля пробивает у Сержа в руке валета треф. Из-за этого «меченого» валета он вдрызг проиграл следующий кон и прямо озверел. До самых сумерек просидел на крыше со снайперской винтовкой. Так ничего и не высидел. Далеко.
Ему на фарт вскоре стало известно, что в дальних пятиэтажках засели волонтеры-мародеры, не вызывающие к себе со стороны ОПОНа никаких чувств, кроме омерзения. Узнав это и обоснованно рассчитывая на нейтралитет полицаев, Серж и Жорж со товарищи временно сменили позицию пулемета Владимирова и в один прекрасный вечер причесали этот мулятник под мелкий гребешок. А опоновские пулеметчики, которые запросто могли им помешать, даже не хрюкнули. Через некоторое время, к нашей неописуемой радости, одна из пятиэтажек разгорелась. Денек был ветреный, пламя относило на соседний дом, и вскоре они занялись все. Пожар продолжался всю ночь. С благоговейного наблюдения за этим эпическим событием и началась фронтовая жизнь Дунаева.
Что там Дунаев, сам батяня почтил вниманием и, спускаясь с крыши, довольно бурчал: «Ну вот, ишаки, наконец-то майора порадовали, раскурили гадюшник, а то все тыр-пыр, тыр-пыр!» Что касается горисполкомовцев – очень у них нежный слух. И знают – тяжелым оружием мы не обеспечены. Благодаря тому – чем громче музыка, тем легче спихнуть ответственность за нее на противника. Доложили: не наш стрелял пулемет, и точка. Обошлось…
– Иди сюда, малек! Скромность солдата не украшает. Эй вы, хряки, подвиньтесь! В тесноте, да не в обиде!
Ворчание и шум теснее сдвигаемых табуретов.
– Спасибо!
Дунаев благодарно и с восторгом смотрит на меня. Аж неприлично. Он, дурачок, держит меня за героя. Замкомвзвода! Больше месяца в огне без передышки! Выиграл безнадежный ночной бой, в котором спалили бэтээр, ухлопали семь или восемь мулей, не считая тех, которых потом прибили минометчики и Гриншпун из своего «Мулинекса». И далее все такое в том же духе.
Не объяснить ему, что ни радости, ни гордости я за это не испытываю. Что на бэтээр меня погнали не кураж, а боль и гнев. Что уж лучше бы все эти, дохлые теперь, мули сидели по домам, копали огороды, тискали своих жен и девок да укачивали детей. Тогда были бы живы Ваня и Крава. Женам и детям погибших врагов тоже не объяснишь, что их мужья и папаши сделали подлость, устроив засаду на приднестровскую разведгруппу на участке договоренного с их соседями-опоновцами перемирия. Для них они подло убиты жестокими сепаратистами. И вполне возможно, что два-три осиротевших пацаненка, крича от этой своей боли, напичканные националистической дурью, возьмут в свои лапки оружие и кинутся с ним на нас. Круговорот боли, лжи и зла в военной природе. Так он крутит-молотит это кровавое колесо, и выхода из него, легкого и простого, нет. Нельзя бросить оружие, потому что придут со своими дурью и злом мули. Нельзя слегка, только защищаясь, бить их, потому что каждый вольготно чувствующий себя, вкусивший крови националист-недобиток будет продолжать сеять ложь и подстрекать к погромам и войне.
Националистов надо бить беспощадно, пока дикий ужас не заставит их остатки бежать и снова спрятать свое скотское мурло под маски улыбчивых лиц простых честных людей, под которыми они сидели, ожидая своего звериного часа. Тогда они никого больше из молдавских сел Правобережья не смогут угрозами и ложью призвать, заманить на эту войну, затеянную для того, чтобы превратить Молдавию в румынскую провинцию. Да и у нас в решительном бою жертв будет меньше, чем за месяцы бессильного сидения в обороне. Бить и наступать! Восторгаться здесь нечем! Надо быстро эту войну кончать, если только еще получится! Мы воюем за мулиный страх, а не за свой гусарский флер. Вот этого-то Дунаев, напичканный книжками и фильмецами о прелестях доблестного пиф-пафа, не понимает. Почти как я сорок дней назад. Ну и черт с ним. Точно так же, как на меня, он смотрит на трофейный Федин автомат с рукояткой под цевьем.
– Чей тост? Миша, ты вроде инициатор…
– А ты виночерпий!
– Так я и знал! Все вы, негодяи, больше любите пить, чем говорить. Кроме командира, разумеется…
– Я, как старший по званию, сам определяю, кому говорить! – рявкает Паша. – Замкомвзвод, продолжайте выполнять свои обязанности. Тост!
– Я буду краток. Друзья! Обратите внимание, как называется этот старый, добрый коньяк, долго зревший в мирных еще погребах Молдавии. В самом его названии – путь к миру и порядку кратчайшим путем. За победу!
Выпили. Нектар и амброзия! Балдеж! Закусывать не надо и не хочется.
– Гип-гип ура! – восклицает Семзенис.
– Миша, я лично и мы все тебе благодарны, но как ты решился ограбить свое подразделение на хороший коньяк? – обнюхивая продолжающую благоухать рюмку, спрашиваю я.
– С них не убудет! У меня там такие любители, что им без разницы, как и в каком виде вовнутрь попадает спирт. Согласятся даже на денатурат через клизму и капельницу, – смеется Миша. – А юноша, который взвыл после мощного тоста? Откуда он? Проверили ли его надежность? Не захована ли у него где-то берданка и не постреливает ли он ночами в нашем тылу?
– Готовь свою задницу! Еще пара таких свистков – непременно, как будешь назад идти, пальну!
Этого следовало ждать. Семзенис в любой компании одной своей фамилией и кликухой «Латышский стрелок» провоцирует разговоры о снайперах из Прибалтики, являющиеся частью местного фольклора и раздутые на другом берегу газетчиками. Немудрено, что он начал обижаться! Слухи ходят самые дикие. Болтали, что одну снайпершу поймали, раздели и посадили на бутылку, что еще одну подстрелили, живьем сбросили с крыши и нашли у нее литовский паспорт и удостоверение биатлонистки. Я лично документов и фактов такого рода не видал. И своей шкурой присутствия квалифицированных снайперов, на счастье, тоже не чувствовал. Те немногие, которых мы сняли, оказались обычными сельскими волонтерами или вылезшей из своих нор «пятой колонной» – городскими националистами.
У «пятой колонны» в ходу карабины, их проще прятать. Опоновцы с винтовками СВД – те поопаснее звери будут, и есть среди них гады, у которых на совести душ накопилось немало. Но в целом полицейские командиры стрельбу из снайперских винтовок в городе не поощряют. Поэтому «непримиримым» приходится стрелять тайком. Попасть в мирняка или ротозея – это у них завсегда пожалуйста! А по гвардейцу, который тоже ведет огонь, – результаты сразу становятся не те.
Слыхали мы, правда, что на прикрытии горотдела полиции будто бы есть «маститые» и «настоящие» снайперы. Но задача им будто бы поставлена только на оборону и оплата дается не подушная, а повременная. И потому плевали они на свою стрельбу с высокой колокольни. Может, байка, а может, нет.
Как бы там ни было, на нашем участке, где пространство загромождено домами и пункты, с которых ведет обстрел враг, известны наперечет, гораздо опаснее не снайперы, а вражеские наблюдатели, корректирующие редкий минометный огонь. Они до сих пор пробираются на нашу сторону под видом мирных жителей. Поэтому толпой сидеть во дворах опасно. Вон как в соседнем батальоне было: болтали под одним домом на ступеньках и только зашли внутрь, как прямо на эти ступеньки прилетают две мины. Если бы хоть на минуту задержались со своими лясами – труба. Еще раньше такое случилось на площади у горисполкома. Собрались бойцы у трофейной пушки, а сверху – бац! Прямо в десятку, выкосило едва успевший принять орудие расчет. Да и в наш двор мины в последнее время полетели. Четыре попадания за два дня наводят на размышление.