Страница 9 из 11
Лейтенант Жданкова вспомнила собственное отражение в зеркальной дверце старого платяного шкафа в спальне. Даже в первый год замужества ее нагота напоминала лишь о бесчисленных поколениях стоящих раком в поле жниц, стоящих раком на берегу реки прачек, стоящих раком у станка инструментальщиц. Ноги как от рояля, широкая грудная клетка, большие тяжелые руки, короткая шея. К тридцати восьми годам живот обвис, и темная точка пупка растянулась в ехидную улыбочку, а на бедрах появились рыхлые наросты жира. Вот и все.
– Ну что застыла, падаль?! – неожиданно для себя крикнула Жданкова и наотмашь ударила Сушу по щеке. Раздался хлесткий шлепок. Та отшатнулась, широко распахнув глаза. Красивые голубые глаза.
– Колющие, режущие предметы, химически активные вещества, яды, наркотики – выкладывай все, что есть!
– Нет ничего, – пробормотала Суша.
– Встать! Раскрой пасть! Шире! Вот так!
Лейтенант сдавила пальцами лицо Суши. И зубы у этой суки один в один – ровные, белые, всего одна пломба из какого-то сверкающего камушка. Наверняка больших денег стоит.
– А что под пломбой? – грозно спросила она.
– Ничего, – сказала Суша.
– Ну это мы посмотрим. Будешь возникать, тебе ее в медчасти гвоздем расковыряют, поняла?
– Да.
– Руки!..
Волоски под мышками успели отрасти за время, что Суша провела в «иваси» – изоляторе временного содержания. Слева, ниже полукруглой ложбинки синяя татуировка: «1 А».
– Что это?! – Зазубренный ноготь больно уколол нежную кожу.
– Группа крови, – тихо ответила новенькая.
Чуть в стороне от линии, которая переходит от левой подмышки к груди – еще одна наколка. Лейтенант по долгу службы неплохо разбиралась в тюремной тайнописи, во всех этих розочках, колокольчиках, лебедях. Нет, у Суши был наколот лишь красно-черный вензель в виде буквы «А», перечеркнутой каким-то странным мечом, как в японских фильмах. Никакой специфически тюремной информации наколка не несла – кобел она или минетчица, гастролерша или мастер международного класса по взрывным работам. Но ничего. Если надо будет, в камере ей наколют на ягодицах чертей-кочегаров («работаю дуплом») или целый скрипичный квартет на спину («автопоилка», возьмите меня хором). До смерти потом не отмоется…
– Наклонись, падаль! Ноги!
Она ударила Сушу по внутренней стороне лодыжки, чтобы та раздвинула ноги шире. Нет ничего ядовитей и больней женской зависти. Да награди ее родители такой задницей, разве стала бы Ирочка Жданкова гнить в этом вонючем СИЗО? Хрен с два.
– Раздвинь пальцами! Не порвешь, не бойся!
Любимые места, ну-ну. Даже здесь все аккуратно подогнано, складка к складке, как на картинке. А ведь сколько ублюдков здесь успело отметиться? Сотня? Две?.. У-у, рвота… У лейтенанта Жданковой за всю жизнь был один-единственный партнер – муж-облицовщик, обалдуй, для которого горлышко пивной бутылки было куда милей и желаннее, так что оставалось лишь удивляться, почему их Егорка вышел из чрева матери, а не из литрового пластикового чрева «Балтики крепкой». Ее сад постепенно приходил в запустение, сломанная калитка ржавела в бурьяне. А у этой…
– Одевайся!
Суша оделась так же быстро, по-военному. Движения легкие и точные. Лейтенант, набычившись, следила. Зато подбородок у суки тяжеловат, думала она. Куцые ресницы. Рот большой, как у лягушки, к старости нижняя губа отвиснет… Да и не будет никакой старости. Жизнь для этой сучары, можно сказать, закончилась. Или заканчивается. Здесь. Сейчас. Она только пришла, а ей уже отведена тридцать восьмая камера. Что это значит, старлей Жданкова знала хорошо. Это пресс-хата. В таких камерах, в запертых каменных мешках, день и ночь работают прессы, способные растереть в мелкий порошок кого угодно. Нажали в оперчасти кнопку – и готово…
В случае с Сушей даже кнопка не понадобилась бы… Многие женщины-заключенные носят на верхней части груди татуированные изображения детских головок, или аиста, несущего мальчонку домой, или ласточку с конвертом в клюве – все это матери-одиночки или просто матери, чья тоска по оставленным на воле детям легко перерастает в агрессию. Для них, воровок и наркоманок, чистенькая и подтянутая Суша, угробившая полтора десятка человек во время взрыва в прачечной «Эстер-Люкс» – чудовище из чудовищ. Если не вмешиваться и дать событиям развиваться своим чередом, ее распнут в первую же ночь. А тут еще и кнопку нажали!
Значит, не распнут. Будут медленно выматывать жилы. Суша должна жить и говорить. Говорить, говорить, говорить. Взрыв на Московской поставил на уши все городское и областное начальство, ход следствия контролирует Москва – все это подразумевает «наш ответ терроризму», ответ скорый и жесткий. Чем быстрее удастся выкачать из нее всю необходимую информацию, тем лучше будет всем. Кроме нее самой! Ей хоть так, хоть этак – прямая дорога в ад! И шикарная фигура с тем самым главным бабским местом ей не понадобится…
А пока что…
Тут старший лейтенант Жданкова подумала, что хоть и не накалывала имя «Егор» на своей груди, но она тоже мать. И, значит, имеет право… Резиновая палка ПР-70 лежала в шкафу – на случай нападения заключенных. Момент нападения определяли лица контрольно-надзорного состава.
Когда спустя четверть часа явились контролеры, чтобы проводить Алину Суханову в камеру, та сидела, скрючившись по-старушечьи на стуле, и зажимала руками живот, словно только что приняла литр уксусу. Старший лейтенант Жданкова деловито заполняла формуляр. Ее затянутые в дешевый капрон ноги были плотно сдвинуты под столом. Заметив вопросительные взгляды коллег, старший лейтенант бросила:
– Пасть не хотела открывать, рвота. Наглая, как танк. Пришлось поучить.
– Сегодня попытаемся начать сначала, – выговорил Курбатов и включил переносной магнитофон.
Несмотря на то что система была допотопная, еще брежневских времен, клавиша записи вошла легко, без характерного щелчка. Курбатов когда-то сам ее отладил, хотя для этого ему пришлось разобрать по винтикам целый блок, а затем обработать добрую дюжину деталей специальным составом, которым пользуются музыканты-духовики для смазки латунных клапанов. Зато теперь его подследственные во время «интервью» не вздрагивают каждый раз, словно он снимает с предохранителя пистолет, направленный им в лицо. И, что гораздо важнее, – они смотрят на следователя, глаза в глаза, а не на этот убитый матюгальник.
– Хорошо, – сказала Суханова, подобравшись на стуле. – Я попробую.
Глаза синие. Спокойные. Вчера ее опознали пять человек из числа пострадавших во время взрыва на Московской. Это были так называемые «легкие» – у кого-то лейкопластырь над зашитой правой бровью, у другого – гипсовая повязка на руке, большинство даже без каких-либо видимых повреждений. Каждый указал на Суханову: да, она была в прачечной; да, она вышла за несколько минут до взрыва. Замечательно, что четверо из этой пятерки – мужчины. Парень с гипсом курил на крыльце, когда она покинула «Эстер-Люкс», – ну как он мог не заметить эти ноги? Да наверняка пялился вслед, пока та не скрылась за углом соседней пятиэтажки. Сорокалетний таксист стирал вместе с женой в машине № 16 – буквально в двух шагах от места, куда Суханова заложила взрывчатку. «Я видел, как она на выход направилась, – сказал таксист. – Заметил просто, вот и все». Его жену собирали по кускам, а он отделался несколькими царапинами. Тоже вышел покурить, наверное. А заодно полюбоваться на стройную фигуру в коротенькой юбке…
Да и Петровский, шкура продажная, тонкожопый интеллигент, даже он запомнил ее. И хотя на опознание не явился, сославшись на срочные дела (небось катал очередную телегу в свою Контору, а?), но при свидетелях – все, как положено, – среди десятка фотографий он сразу нашел нужную: «Это она». Как кобели на текущую сучку, вот честное слово… А единственная свидетельница, опознавшая Суханову среди других, «подставных» женщин, остановилась напротив нее и плюнула в лицо. Суханова даже не вздрогнула. Лицевые мускулы расслаблены, глаза спокойные. Точно как сейчас.