Зарево над Волгой

Вернулся в штаб фронта Рокоссовский удовлетворенным. Едва снял с себя меховой реглан и сел за рабочий стол, как прибыл представитель Ставки генерал Воронов. В эти дни он тоже работал в войсках, решая вопросы обеспечения Донского фронта артиллерией. Когда надо было, он звонил по ВЧ в Генеральный штаб и «выбивал» боевую технику для войск.

— Ну, как там генерал Чуйков и Шумилов? — осведомился Воронов у Рокоссовского, с которым всегда делился своим мнением, чего ждал и от него. — Выполнят они свои задачи?

Рокоссовский заявил, что такая надежда у него есть.

— Что меня подкупает в этих генералах? — спросил командующий и сам же ответил: — Крепость духа! Посудите сами. С начала сентября, когда немцы вплотную подошли к Сталинграду с запада и с юго-запада, дальнейшая оборона города была возложена на две их армии. И они выстояли, хотя шла борьба почти четыре месяца! Это ли не пример мужества и стойкости! Нет, Николай Николаевич, тот, кто выстоял в ожесточенных боях, будь он солдат или генерал, честь свою никогда не уронит и в сражении не подведет. Смерть цепляет его за пятки, а он рвется вперед и побеждает.

Генерал Воронов в знак согласия кивнул.

— Ты прав, Костя, но на фронте порой возникает такая ситуация, что не сразу найдешь выход и даже бывалому вояке приходится круто, — вздохнул Воронов. — В профессии военного человека есть первая ступенька, но нет последней. Слыхал, наверное?

— А то как же! Сегодня ты узнал что-то новое, но, как бы ни старался, все знать не будешь, выход один — учиться военному делу всю свою жизнь. Иначе удачи не видать, — добавил Рокоссовский с добродушной улыбкой на веселом лице. Он перевел разговор на другое: — Я хотел бы после ужина собрать руководящий состав фронта и подвести итоги нашей подготовки к операции. Вы сможете принять участие?

— Если надо, я готов, для чего Ставка и обязала меня курировать действия войск Донского фронта, — улыбнулся Воронов. — Я, разумеется, тебе доверяю, Костя, но долг превыше всего. Ведь и ты можешь что-то недосмотреть, ошибиться…

Вечером 9 января генерал Рокоссовский стал собираться в дорогу. Он был слегка взволнован и задумчив, это заметил генерал Воронов.

— Куда вы едете, Константин Константинович? — спросил представитель Ставки официальным тоном.

— К генералу Батову, — ответил командующий фронтом. — Хочу посмотреть, как его 65-я армия будет наносить главный удар. Приглашаю и вас поехать, если желаете.

— Согласен! — Воронов начал одеваться. — Батов интересный командарм, у него есть чему поучиться молодым командирам, да и нам, старикам, не грех перенять боевой опыт.

Рокоссовский, Воронов и начальник артиллерии фронта генерал Казаков выехали в штаб 65-й армии на двух машинах: в первой находилось руководство, во второй — охрана. Вечер выдался морозным, дул ветер, а вскоре пошел снег. Дорога вся в ухабах, машины бросало из стороны в сторону.

— Не растрясет нас, пока мы доберемся до Батова? — шутливым тоном спросил Воронов, глядя на Рокоссовского, который сидел за его спиной.

— Дальше дорога ровная и качать не будет, — улыбнулся командующий. — Не в танке же к Батову ехать? В снежном поле не встретишь ни одного фрица, не то что роту или взвод солдат.

Машины въехали во двор штаба, когда над снежной степью опустилась ночь. К этому времени войска Донского фронта уже заняли исходное положение. Вокруг тишина, и лишь в глубине обороны противника то и дело появлялись яркие вспышки и озарялась часть темного неба.

— Это дальняя авиация генерала Голованова бомбит вражеские аэродромы, войска и военные объекты, — пояснил генерал Батов, тепло встретив старших начальников. Он был одет в теплый полушубок, на груди висел бинокль, по его напряженному лицу было видно, что он тоже волнуется, хотя старается не подать виду.

На наблюдательный пункт Батова позвонил генерал авиации Руденко и доложил о том, что поднял в воздух несколько самолетов, чтобы выявить зенитную оборону немцев, а штурмовики уже начали бомбить войска противника, его артиллерию.

— Моя 16-я воздушная армия настроена по-боевому, товарищ командующий, — сказал генерал авиации Руденко. — Как только войска пойдут в наступление, я подниму на крыло все самолеты, чтобы надежно прикрыть их с воздуха. Хорошо, что перестал сыпать снег, не то создал бы нам помехи в работе.

— Действуй во всю мощь, Сергей Игнатьевич, — одобрил Рокоссовский. — У вас опыта в этом деле дай бог каждому летчику. — Он взглянул на часы: — Скоро дадим сигнал и войска ринутся в атаку.

Напряжение у всех, кто находился на наблюдательном пункте армии, возрастало. Рокоссовский уже не раз водил свои войска в бой, казалось, мог бы уже привыкнуть и не поддаваться переживаниям, но такая беспокойная была у него натура. Даже внешне невозмутимый генерал Воронов, заметив, как волнуется командующий, поспешил его успокоить.

— Костя, ты ведешь себя, как барышня перед свиданием, — места себе не находишь, — сказал Николай Николаевич, и добродушная улыбка тронула его губы.

Сердце у Рокоссовского заныло.

— В своих людей я верю, они будут сражаться до последнего, — ответил он. — Но немцы тоже умеют воевать, и потому у нас будут потери — вот это и не дает мне покоя.

— Без потерь сражения не бывает, — слегка повысив голос, возразил Воронов.

— Я вот о чем подумал, Николай Николаевич, — повеселел Рокоссовский. — Мало у меня пехоты, так что вся надежда на артиллерию. Она должна пробить брешь в обороне врага, а пехота поможет нам закрепить захваченный рубеж.

— Правильно подумал, Костя, — согласился с ним Воронов. — Артиллерии у тебя немало, так что есть чем бить фашистов. И не переживай, зажми нервы в кулак, — смеясь, добавил генерал.

А ночь постепенно таяла. Горизонт уже посветлел, небо их темно-серого стало светло-голубым.

— Кажется, нам пора начинать, — обронил генерал Батов, глядя на Рокоссовского.

Командующий взглянул на часы — пять минут девятого.

— Пора, Павел Иванович! — резко бросил он.

Небо прочертили сигнальные ракеты. И тотчас вся артиллерия фронта, минометы и гвардейские реактивные установки — «катюши» — открыли огонь. Над морозным заснеженным полем пронесся протяжный гул, казалось, что все вокруг пришло в движение. Залп следовал за залпом. Глухо раздавались команды у артустановок. В бинокль Рокоссовский видел, как далеко впереди, там, где находились вражеские боевые порядки, снаряды и мины, взрываясь, вспахивали землю. Командующий фронтом подозвал к себе начальника артиллерии генерала Казакова.

— Долго артиллеристы будут вести огонь? — спросил он.

— Пятьдесят пять минут, как и условились на Военном совете, — ответил генерал. — Снарядов у нас припасено достаточно. После этого артиллеристы перейдут на сопровождение огневым валом нашей пехоты, атаковавшей вместе с танками позиции врага. Атаке будет содействовать и наша авиация с воздуха.

По докладам из войск стало ясно, что в результате мощного удара нашей артиллерии и авиации вражеская оборона на ряде направлений была подавлена на всю глубину.

— Как у вас дела, Павел Иванович? — осведомился Рокоссовский у Батова, едва тот появился у штабного стола.

— Пехота с трудом преодолевает укрепления немцев, — ответил Батов.

— Тяжело, Павел Иванович, но иного выхода у нас нет, так что нажимай, дружище, — попросил его Рокоссовский. — Вгрызайся в немецкую оборону как можно глубже. Понял, да?

— К исходу дня километра на три продвинемся вперед, — заверил генерал Батов.

Так оно и получилось. На всем участке фронта протяженностью 12 километров соединения генерала Батова продвинулись в глубину на 5–6 километров. Местами противник вводил в бой свои полковые и дивизионные резервы, бросая их в контратаки при поддержке танков. «Мы видели, с каким трудом пехота 65-й армии преодолевает укрепления врага. И все же, сопровождаемая отдельными танками и орудиями прямой наводки, находившимися в ее боевых порядках, она продвигалась вперед. Бой принимал затяжной характер, — отмечал Рокоссовский, — нашим войскам приходилось буквально прогрызать вражескую оборону. Огонь противника все усиливался. Нам, наблюдавшим за боем, несколько раз пришлось менять место, спасаясь от вражеских минометов, а дважды мы попали даже под пулеметный огонь. Но, несмотря на упорное сопротивление гитлеровцев, к исходу дня соединения 65-й армии на всем 12-километровом участке фронта сумели вклиниться во вражескую оборону на глубину до 5 километров».