Зарево над Волгой

— О судьбах людей на фронте, товарищ генерал, — усмехнулся Захар Иванович. — Тот же майор Бурлак. Разве знал он, что бой у переправы будет для него последним? В его танк угодил вражеский снаряд, двоих убило, а майор чудом остался жив, но с пулей в груди. Значит, не судьба ему погибнуть.

— Судьба всегда стоит за храбрых, капитан, — философски заметил генерал. — Не зря в народе говорят, что тот, кто хочет быть Цезарем, должен иметь душу Цезаря…

Их разговор прервал появившийся дежурный по связи лейтенант с тонкими усиками и слегка загоревшим лицом.

— Товарищ генерал, вас требует к телефону командующий армией! — доложил он.

— Иду! — громко отозвался комдив. Он взглянул на военврача: — Когда здесь появится начальник санслужбы дивизии, скажите ему, чтобы связался со мной.

Захар Иванович выпрямился, в его глазах блеснули искорки.

— Будет сделано, товарищ генерал! — четко произнес он.

Полуторка, груженная медикаментами, въехала во двор санчасти вечером, когда на небе высыпали звезды. Ветер еще с утра прогнал косяки черных туч, небо посветлело, и лишь на западе, где проходил главный рубеж обороны, громыхали орудия. В самом Сталинграде бои не утихали, и, хотя враг пытался овладеть городом, ему достичь этого пока не удалось. Захар Иванович только что закончил обход раненых и уединился в углу блиндажа, где находился небольшой деревянный стол, за которым он работал. В прошлую среду их район подвергся бомбардировке, и одна из бомб, сброшенных «юнкерсом», разорвалась неподалеку от санчасти. Вышел из строя электродвигатель, и в блиндаже погас свет. Пришлось зажигать свечи, и как был рад Захар Иванович, когда электрики завели запасной электродвигатель и лампочки вновь зажглись в блиндаже, освещая огромную комнату, где на койках лежали раненые! Едва военврач стал делать записи в журнале, как услышал громкий голос дежурного санитара:

— Товарищ капитан, вас просят на выход!

Во дворе Захар Иванович увидел полуторку, около нее суетился сержант-водитель, а Оксана Бурмак, стоявшая в кузове машины, подавала ему небольшие картонные ящики с бинтами и разными лекарствами.

— Что вы делаете, красноармеец Бурмак? — подал голос военврач. — Отставить разгрузку! Я сейчас пришлю сюда бойцов, а вы отдыхайте с дороги. Не женское дело таскать грузы. — Он подошел к ней так близко, что заметил под ее глазами темные крапинки.

Оксана отбросила со лба челку.

— Я очень устала, Захар Иванович, — призналась медсестра, — но рада, что получила на госпитальном складе все необходимое для раненых. Нам даже дали десять капельниц.

Военврач мягко улыбнулся, отчего на его правой щеке резко обозначился шрам. Оксана невольно подумала: «Какое же некрасивое у него лицо!»

— Я знал, кого надо посылать за медикаментами. Ты просто молодчина, Оксана!

Она сказала, что без водителя не справилась бы. Захар Иванович взглянул на сержанта, который рассматривал в ящике какие-то лекарства.

— Как работала моя медсестра? — спросил он.

— Оксана? — переспросил сержант. — Отлично! Она приглянулась начальнику госпиталя, он даже предложил ей работу в хирургическом отделении, но она отказалась, сославшись на то, что уже привыкла оказывать помощь раненым на передовой, и хотя там опасно — того и гляди, ужалит пуля или осколок, ее это не страшит.

Захар Иванович взглянул на медсестру.

— Это правда, Оксана? — И, не дождавшись ответа, добавил: — Я рад, что ты отказалась перевестись в госпиталь. Все мы к тебе привыкли, и нам без тебя будет не по себе. Ты моя первая помощница.

«Не хитри, очкарик, — мысленно ответила Оксана своему начальнику. — Ты пялишь на меня глаза, но мне по душе танкист, а не ты…»

После ужина Оксана зашла к нему.

— Хочу спросить вас, Захар Иванович: к нам поступали раненые, когда я уезжала в госпиталь?

— Семнадцать человек. А что?

— Есть среди них танкисты? — поинтересовалась Оксана.

Военврач ответил не сразу. Он помолчал, размышляя, и наконец разжал тонкие губы:

— Был один майор. У него тяжелое ранение, и я не стал его оперировать, а отправил в госпиталь. Боялся, что сам не справлюсь.

«Иван Лукич Бурлак — капитан, значит, раненый танкист не он», — горестно вздохнула Оксана.

— Ну а ты как съездила? Удалось побывать дома? — спросил Захар Иванович. — Или кировский район города немцы тоже захватили?

— Пытались захватить, но наши бойцы отбили все их атаки. — Голос у Оксаны был ровный, но в нем военврач уловил тревожные нотки. Ему захотелось хоть как-то ободрить медсестру, и он, улыбаясь, произнес:

— С гитлеровцев сбита спесь, и города им не взять!.. Да, а маму свою видела или она эвакуировалась?

Оксана поджала губы, и Захар Иванович увидел, как посерело ее лицо, а в глазах угасли искорки.

— Болеет она, сердце прихватило. Сказала, что когда ей станет легче, уедет к сестре на левый берег. Она боится бомбежки и, если появляются «юнкерсы», забирается в погреб и сидит там, пока не улетят самолеты. Жаль мне ее до слез, а что поделаешь — война, и все мы страдаем.

— А где твой отец?

— В сорок первом погиб под Москвой. Он был танкистом.

— Потому-то к танкистам у тебя доброе отношение, — улыбнулся Захар Иванович. — Кроме того, как говорила мне, танкист вытащил тебя из воды, не так ли?

— Он самый… — тихо обронила Оксана, поведя бровью.

— Хотел бы я оказаться на месте того танкиста, — задумчиво промолвил военврач.

Она усмехнулась:

— У вас, Захар Иванович, руки хирурга — нежные, как у женщины, и вы не смогли бы управлять грозным танком.

— Человек привыкает ко всему, и я бы привык, — возразил военврач. Он тяжело поднялся со скамейки, остро взглянул на медсестру: — В ночь заступишь дежурной по санчасти, а я уезжаю в три часа дня в соседний санбат, буду оперировать там сапера. Так что остаешься тут старшей.

— Хорошо, Захар Иванович, можете не беспокоиться, — заверила его Оксана.

Кажется, никогда она еще так не волновалась, как в этот раз. Дежурство ей выдалось неспокойное. В полночь привезли группу раненых бойцов, и она вместе с подругой Машей трудилась без устали, пока не сделали всем перевязки. Двоим тяжелораненым пришлось поставить капельницы, и после этого им стало лучше. Кареглазый сержант-артиллерист лежал на койке без правой руки. Поначалу он стонал, потом притих и долго глядел куда-то в белый потолок. Оксана присела к нему на койку, улыбнулась.

— Где это тебя так шарахнуло? — спросила она, меняя ему бинт, пропитавшийся кровью.

Белое, как стена, лицо бойца слегка зарумянилось.

— Я сам удивляюсь, что остался жив, — глухо сказал он. — На нас шли вражьи танки, а мы били из орудий по ним в упор. Я был заряжающим, снаряды подавал в ствол, как мячики, хотя они чертовски тяжелые. Три машины удалось подбить, один танк горел. Но и нам досталось. Снаряд разорвался рядом с орудием. Меня ослепило, присыпало землей, а когда очнулся, то увидел, что правой руки у меня нет. Лежал на дне траншеи весь в крови. Помню, как ко мне подскочил санитар и начал бинтовать. И тут я потерял сознание. Очнулся, когда нас привезли сюда на машине. — Он передохнул. — Жаль, что остался без руки. Правда, и с одной рукой жить можно, а вот на фронт я больше не попаду.

— Родом откуда? — спросила его Оксана, закончив перевязку.

— Из Минска я, там сейчас хозяйничают фашисты. Мой отец ушел в лес к партизанам, а где мама — не знаю: то ли у сестры в деревне неподалеку от Минска, то ли стала беженкой. Я очень люблю свою маму и потому часто думаю, где она и жива ли.

— Кто же не любит свою маму? — грустно усмехнулась Оксана. Она помолчала с минуту и спросила: — Рана не болит?

— Чуток ноет… — Боец посмотрел ей в лицо: — Курить охота, может, скрутишь мне цигарку? — В его голосе она уловила дрожь.

— Курить тебе сейчас никак нельзя, голубок, — жестко возразила медсестра. — Утром тебя будет осматривать врач… А вот укол я тебе сделаю, чтобы унять боль.

Она сделала ему укол, и он тут же уснул.