Зарево над Волгой

— Мудрые слова, сержант, — похвалил его Чуйков. — Хочу пожелать тебе добиться новых успехов в боях с врагом!..

Герои и подвиги… Сколько их родилось под Сталинградом?!

Чуйков задумался, потом начал мысленно перечислять тех, которые отличились в недавнем сражении. Почему-то более других врезался в память наводчик орудия Любавин. Меткими выстрелами он уничтожил два вражеских танка, но и сам был ранен осколками снаряда в обе ноги. Адская боль пронзила все его тело, оно стало словно деревянное. И все же у него хватило сил остаться у орудия и вести по врагу огонь. Запылали еще два танка… Когда в санбате Любавину делали перевязку, он, тяжело дыша, промолвил:

— Пятый-то ушел от меня…

— Кто ушел? — не поняла врач.

— Фашистский танк, — пояснил Любавин. — Четыре машины подбил, а пятый танк удрал. Когда теперь я снова попаду на фронт?

— Заживут раны на ногах, и можешь ехать, — сказала врач. — Ну вот, я тебя перевязала, не болит?

— Чуток ноет… — Он улыбнулся краешками губ. — Нелегко уничтожить вражеский танк, но я это сделал. А почему?

— Наверное, тебе просто повезло.

— На везение я никогда не рассчитываю. — Любавин передохнул и добавил: — Это что-то вроде кота в мешке.

— А что же? — допытывалась врач.

— Я знаю смысл своей жизни, потому и выиграл поединок с врагом. А тот, кто его не знает, ничего путного в своей жизни не сделает.

— Может быть, ты и прав, солдат…

Генерал Чуйков перевернул очередную страницу своего фронтового блокнота, куда вносил самые важные сведения. «Стрелок-снайпер Василий Зайцев из своей винтовки уничтожил 225 немецких солдат и офицеров», — прочел он неровные строки на листке. А потом, когда встретился с ним, узнал больше. Оказалось, что 28 солдат, которых Зайцев обучил снайперскому делу на фронте, истребили 1106 фашистов. Хорош вклад в общую победу над врагом под Сталинградом! Позже, когда поутихли бои, Чуйков прибыл в штаб дивизии, где служил знатный снайпер. С виду Зайцев был, как и все: простой, чуть худощавый, лоб открытый, а лицо такое добродушное, что хочется его поцеловать. А вот глаза, кажется, не такие, как у всех, то есть такие, но взгляд острый до боли и пронзительный. Должно быть, у всех снайперов подобный взгляд.

Чуйков повертел в руках винтовку героя, даже посмотрел в оптический прицел и улыбнулся.

— Скажи, Василий, ты сразу берешь фрица на мушку, едва он появится, или как? — спросил генерал.

Вопрос Чуйкова, видимо, удивил Зайцева, потому что он чему-то усмехнулся, но тут же лицо его посерьезнело.

— У каждого снайпера, товарищ командарм, своя тактика выжидания врага, — с горячностью стал объяснять он. — Иногда я часами нахожусь в засаде, а фриц не появляется. Это чаще всего случается, когда наблюдение я устраиваю в районе вражеского штаба. Там один фриц стоит десяти рядовых…

— Понятное дело, работник штаба, у него уйма секретов, — подтвердил Чуйков.

— Так вот сижу я час, другой и вдруг вижу, появился фриц, — продолжал Зайцев. — Мигом беру его на мушку и нажимаю курок. Все, штабник отправлен на тот свет. Мой секрет снайпера прост: чем больше терпения, тем больше убитых врагов.

— Выходит, жива пословица: «Будь ты хоть семи пядей во лбу, а учись», — улыбнулся Чуйков. — Тогда любое оружие в твоих руках — гроза для противника.

— Истина, товарищ командарм!

А вот командир орудия старший сержант Алексей Алексанцев, прямой наводкой из своего орудия уничтоживший в бою 6 вражеских танков, никогда не думал, что станет заядлым артиллеристом. Но стал им! Правда, на слова он был скуп и собой недоволен, когда узнал, что командир взвода роты тяжелых танков старший лейтенант Иван Корольков своим танком уничтожил 26 немецких танков и подмял гусеницами 34 орудия противника!

— Молодец! — похвалил его комдив. — За такой «урожай» на поле боя тебе полагается дать орден.

— Я сполна с фрицами еще не рассчитался, — улыбнулся Корольков. — До тридцати танков еще не набрал, но взять в бою на прицел четыре машины я уж постараюсь. Батя как-то мне говорил, что сила духа у меня есть, а это мое главное оружие.

— Отец для тебя, Корольков, нашел нужные слова, — одобрительно произнес генерал.

Заместитель командующего Сталинградским фронтом генерал Попов только что вернулся из 284-й дивизии генерала Батюка. Он умылся, привел свою форму в порядок и поспешил к генералу Еременко, чтобы доложить о своей поездке. Вошел к нему и увидел, что Андрей Иванович куда-то собрался: он надел плащ и готов был уйти.

— Куда вы, Андрей Иванович? — спросил опешивший генерал Попов. — Я вернулся от генерала Батюка и хотел бы…

— Потом, Маркиан Михайлович, когда возвращусь, — прервал его командующий. — К нам едет генерал армии Жуков. Я отправляюсь на аэродром встречать его.

В эту темную ночь во время своего дежурства Оксана не сомкнула глаз. А когда наступило сырое, дымчатое утро, во двор санпункта въехала санитарная машина с ранеными, и она, наскоро выпив чаю, вместе с другими медсестрами стала укладывать пострадавших на койки. Кто стонал от тяжелых ран, кто просил дать воды, а совсем молодой сапер, которому взрывом мины оторвало ногу, просил военврача усыпить его: «Кому я нужен такой беспомощный?..»

В районе Мамаева кургана стрелковая дивизия генерала Батюка вела тяжелый бой с наступающим противником, и полки несли потери. В полдень сражение обострилось: немцы бросили в атаку танки и мотопехоту, а с воздуха их прикрывали «юнкерсы». Разорвавшиеся бомбы глубоко вспахали землю, разворотили брустверы окопов… Оксана переживала, боялась, что свободных коек в лазарете осталось мало, а раненые вот-вот поступят. Санпункт был развернут неподалеку от штаба дивизии и надежно охранялся бойцами. Дел у Оксаны — по самое горло, только успевай поворачиваться. Однако ей не терпелось скорее уйти туда, где идет бой. Она привыкла чаще других медсестер бывать на переднем крае, оказывать первую помощь людям, а уж потом решат, кого отправить в госпиталь, кого лечить в санпункте. Военврач — высокий, чернобровый капитан с коротко подстриженными усами и в очках — по-хозяйски осматривал, все ли есть в наличии для раненых. Но вот он нахмурился и окликнул медсестру:

— Красноармеец Бурмак, подойдите ко мне!

За глаза Оксана называла военврача очкариком, но относилась к нему с уважением: свое медицинское дело он знал хорошо и ей всячески помогал стать настоящей сестрой милосердия. Правда, в последнее время он начал придираться к ней, как ей казалось, по мелочам, и это ей не нравилось.

«Может, он ревнует меня к танкисту? — вдруг подумала она. — Да, так оно и есть. Он видел, когда ко мне приходил Иван Лукич Бурлак. Не случайно же он спросил меня, что надо танкисту на санпункте. Ревность, она порой туманит голову…»

Оксана заправила койку белой, как снег, простыней и поспешила к военврачу. Капитан сердито кивнул на носилки, лежавшие в углу блиндажа.

— И это все? — Он смотрел на медсестру с огорчением.

Она мило улыбнулась, кивнула головой, и длинные золотые сережки в ее розовых ушах качнулись, испуская светло-оранжевый свет.

— А зачем больше? — вскинула тонкие брови Оксана. — Я и так очень устала на дежурстве, а когда сменилась, отдыхать не пошла. Поэтому о носилках как-то не подумала.

Ее глухой голос едва не сорвался на крик, и это не понравилось военврачу. Лицо его слегка дрогнуло, вытянулось, чего за ним Оксана раньше не замечала, но голос он не повысил, а спросил как-то по-будничному:

— Что за разговоры, красноармеец Бурмак?

Военврач с минуту смотрел на нее в упор, наверное, ожидал, что она скажет, но медсестра промолчала. Она покраснела, а военврач подумал о том, не наказать ли ее? Словно догадавшись о его мыслях, Оксана торопливо промолвила:

— Извините, Захар Иванович, я погорячилась…

— Так-то оно лучше, — усмехнулся капитан. — Вот вы спросили, зачем нужны носилки? Странно, однако: разве вы не носили на них раненых?

— Носила, но сейчас их пока нет…