Ристалища Хаббы

Киммериец поднял взгляд на заросшее рыжей бородой лицо асира.

– Выпустим?

– Пошли они к Имиру в задницу! С одними ключами да замками провозимся до рассвета! Еще и увяжется кто за нами… А к чему лишняя обуза?

– Ни к чему, – согласился Конан. – Однако Митра отплатит нам за благое дело. Так почему бы его не совершить?

Асир ухмыльнулся.

– С чего бы тебя потянуло на благие дела, киммерийский стервятник? Готовишься к встрече со своим Наставником? Желаешь выслужиться перед Митрой? – Хотя бы и так, рыжая шкура, хотя бы и так! Почему не совершить доброго деяния? Которое, к тому же, нам ничего не стоит!

Последний довод казался неотразимым, но Сигвар покачал головой.

– Говорю тебе, воронья башка, провозимся с ключами всю ночь! А нам надо убираться, и поскорее!

– Не провозимся.

Конан отпер замок на ближайшей двери, затем распахнул ее и, шагнув в камеру, пнул в бок храпевшего на лежаке пралла. Тот приподнялся и сел, недоуменно моргая глазами; свет факела на мгновение ослепил его. Похоже, этот узник, смуглый, жилистый и горбоносый, родился на западном берегу Вилайета, в горах Ильбарс или в замбулийской пустыне. Левый его глаз прикрывала плотная повязка.

– Слушай, кривая обезьяна, – сказал Конан на туранском, – охранники мертвы, а дверь оружейной открыта. Там полно всякого добра: есть мечи да луки, копья и секиры. И еще есть ключи от всех остальных замков… Вот! – Он швырнул тяжелую связку на топчан. – Возьми факел, сын осла и свиньи, и принимайся за работу!

Сунув факел ошарашенному туранцу, Конан выскочил в коридор и подмигнул приятелю:

– Видишь, как просто! А все остальное – в руках богов!

– Ну, пусть они нам отплатят за доброе дело, – глубокомысленно заметил Сайг, пробираясь следом за киммерийцем к выходу.

– А чего бы ты хотел от них?

– Как чего? Умереть, сражаясь! Уйти на Серые Равнины во-от с такой дырой в башке! – Асир раздвинул ладони на целый локоть. – С большой дырой, чтоб душа моя не ободрала бока, вылезая наружу.

– Зачем умирать? Жить приятней, – возразил Конан.

– Но жизнь всегда кончается смертью, клянусь когтями Нергала! И надо встретить ее достойно.

Они отвалили засовы с ворот и выбрались наружу; там шла неширокая дорожка, по которой асир с киммерийцем и двинулись – прямо к восходу солнца. Вскоре беглецы перешли с шага на бег и больше не разговаривали, берегли дыхание. Двое мужчин мчались под звездами, в темноте, как два вышедших на охоту безмолвных барса; оружие на их широких спинах не гремело, подошвы сапог мягко касались утоптанной и гладкой поверхности земли, ветер развевал гривы цвета огня и воронова крыла, казавшиеся одинаково черными в почти непроницаемом мраке. Вскоре дорога, по которой они бежали, разветвилась: более широкая тропинка резко сворачивала влево, взбираясь на холм, к виноградникам; та, что поуже, вела на юго-восток и где-то там, впереди, наверняка сливалась с великим торговым трактом, с Путем Нефрита и Шелка. К счастью, Конан хорошо видел в темноте, и беглецы не пропустили нужный поворот.

Они продолжали свой бег, размеренный и, на первый взгляд, не слишком торопливый, но не всякий скакун угнался бы за этими скользившими в ночи тенями. Так мчатся степные волки, покрывая день за днем огромные пространства – уверенно, с холодным спокойствием и надеждой, что где-то впереди их ждут стада упитанных сайгаков, родники с чистой водой и глинистые холмы, изрезанные оврагами, с удобными для логовищ пещерами. Киммериец и асир тоже были волками – правда, не из тех, что готовы бегать в стае. Каждый из них считал себя вожаком и, среди подобных же волков, то ли дружинников-асиров, то ли шайки легкоконных мунган, то ли безжалостных вилайетских пиратов, всегда сумел бы отвоевать первенство. Но сейчас у них не было стаи; они могли полагаться лишь на свое оружие, на свои ноги и друг на друга.

Вскоре тропа вывела их к широкой, вымощенной камнем дороге, уходившей на восток. У левой и правой ее обочин на равных расстояниях высились остроконечные стелы, увенчанные небольшими шарами, покрытые вязью затейливых хаббатейских письмен, которых ни Конан, ни Сигвар Бешеный не смогли бы прочитать и при свете дня.

О чем говорили эти надписи? Славили ли они владык Хаббатеи? Вещали ль о могуществе их царства? Либо служили предостережением разбойникам и злодеям, могущим посягнуть на купцов из далеких стран и их товары? А может, они просто напоминали тем купцам, сколь велико расстояние до славного города Хаббы, и подсказывали, где поблизости можно выпить чашу вина, съесть миску лапши с перцем и варенного в молоке барашка? Великий Путь Нефрита и Шелка уходил на восток меж молчаливых, похожих на стражей каменных обелисков, рассекал поля, луга и виноградники богатой Хаббатеи и, распрощавшись с изобильным морским побережьем, терялся в бескрайних пустынях и степях. Он был столь же велик, как мир, ибо в те мгновенья, когда на восточном его конце занимался рассвет, западный край был еще темен и тих, еще дремал под бархатисто-черным небом, то озаренный бледным светом луны, то затаившийся под расшитым звездами покрывалом. Подобного тракта не было больше нигде; и лишь дорога, ведущая в мрачное царство Нергала, в подземную обитель мертвых, могла бы сравниться с ним своей протяженностью.

Надо сказать, что оба Великих Пути – тот, что вел от берегов Вилайета к Кхитаю, и тот, по которому души умерших уносились на Серые Равнины – в определенном смысле шли рядом, Многие опасности подстерегали путника на Дороге Нефрита и Шелка; он мог погибнуть от жажды и голода, от стрел кочевников-мунган или клинков разбойных шаек, мог утонуть, мог задохнуться в объятиях песчаной бури, мог окончить жизнь в волчьих клыках, мог сгинуть от укуса змеи. Так ли, иначе ли, он мог умереть и, следовательно, перебраться с Пути Живых на Путь Мертвых, что тянулся к подземным владениям Нергала. И лишь одни боги знали, куда же, в конце концов, попадет отважный странник – к богатым городам далекого Кхитая или к Вратам Вечности.

Но Конан не один раз шагал по обеим этим дорогам, а потому не боялся ни самого длинного в мире пути, ни маячившей рядом тропки, убегавшей к Серым Равнинам. Он даже не вспоминал об опасностях, что могли грозить ему с Сайгом в степных просторах, размышляя сейчас совсем о другом, о вещах более прозаичных, чем смерть – и, в то же время, призванных отдалить ее на самый долгий срок. Мерно раскачиваясь на бегу, он думал о лошадях.

Когда перед беглецами замаячили неясные контуры стен Хиры, первого из хаббатейских городков, возведенных у Великого Пути, он остановился и спросил Сигвара:

– Как твоя нога, приятель? Можешь бежать?

– Могу. Не беспокойся о моей ноге, – отдуваясь, сказал асир. – Ни ноги, ни руки меня еще не подводили.

– Ну, конечно! Я забыл, что ты лишь головой слаб, – Конан ухмыльнулся, всматриваясь в темные городские башни и крыши, торчавшие над стеной. Он протянул к ним руку. – Здесь нам надо раздобыть коней. Без коней в степи далеко не уйдешь. Значит, нужны кони, а еще – копья, фляги для воды, мешки, плащи и звонкая монета.

– Зачем нам фляги? – Сайг разгладил бороду. – Я понимаю, ежели они будут с брандом! А вода… на кой мне сдалась вода?

– Кром! Слушай, тупоголовый: гирканская степь – не равнины Асгарда, где зимой – снег, а летом – болото, и воду можно выжать из мха! В степи от речки до речки – целый дневной переход, и без воды его не всякий одолеет!

– Я одолею, – пробурчал асир, но все же взялся за свою секиру. – Ну, и где мы возьмем коней и все остальное добро? Полезем за ним в город?

– Зачем? У дороги должна быть караульная, а в ней – солдаты. У солдат есть все, что нам надо.

– Кроме денег, – произнес Сайг, но Конан, нетерпеливо махнув рукой, уже шагал по обочине.

При дороге и впрямь нашлась караульная – невысокая квадратная башенка в два яруса с выступающей аркой, над которой, как показалось Конану, торчал шар – примерно такой же величины, как сферы, венчавшие придорожные обелиски. Вход в башню освещали три факела; в загончике позади нее фыркали скакуны. Караульный пост находился рядом с дорогой, в десятке шагов от обочины, и с обеих сторон к нему подступали деревья. Конан, обнажив клинок, скользнул мимо темных стволов; Сайг, с секирой в руках, крался следом.