Ристалища Хаббы

Конан знал, что доберется туда, и не во сне, а наяву. Доберется, хотя бы для этого пришлось разрушить стены проклятой Хаббы, перебить всех ее конных стрелков и всех собак, шандаратских мастафов, которые ринутся за ним в погоню. У него была цель, и Митра – хоть светозарного бога о том и не просили – помогал ему.

Этот вывод представлялся Конану неоспоримым, ибо в основе его лежали каменные глыбы фактов, сцементированных варварской верой. Конечно, их можно было толковать так и этак, но кое в чем киммериец не испытывал сомнений. Предположим, черноокая Лильяла и ее подружки сами решили бросить ему пирог с драгоценной начинкой – предположим! Но что тогда сказать о Сайге? О Сигваре Бешеном, недавнем враге, заключившем с ним союз? Тут явно ощущался след божественного влияния – ибо кто, кроме великого Митры, мог одарить капелькой разума тупоголового асира?

Для побега они выбрали безлунную ночь. Небо над Хаббой было ясным, звезды сияли аметистовым, изумрудным и рубиновым светом, с моря задувал легкий ветерок, и его свежее дыхание касалось лиц асира и киммерийца, замерших в тревожном ожидании у окна. Сборы их были окончены и заняли недолгое время – кроме одежды, курток, штанов и сапог, у них не имелось ничего.

– Пора! – шепнул Сайг, тронув Конана за локоть. Тот кивнул и начал осторожно вытаскивать железные прутья, складывая их на пол. За спиной киммерийца слышалось неясное бормотание – асир молился своим богам, Иггу и ледяному великану Имиру, обещая им и всем их потомкам по вражеской голове, насаженной на копье. Конан усмехнулся и подтолкнул Сайга в бок.

– Ну-ка, подсади!

Он змеей выскользнул сквозь узкое оконце, стараясь не зацепиться за остатки железных прутьев, торчавших сверху и снизу словно клыки в огромной каменной челюсти; потом протянул руку Сайгу. Асир, тяжелый и крупный, лез следом за Конаном, двигаясь столь бесшумно, что нельзя было расслышать его дыхания; казалось, он тоже прошел воровскую школу в Шадизаре и Аренджуне и научился двигаться словно тень. Едва выбравшись наружу, беглецы приникли к песку у самого окна, высматривая часового.

Перед ними простиралась вытянутая овалом арена, достигавшая тридцати шагов в длину и двадцати – в ширину. Ее окружала стена в полтора человеческих роста; понизу шли темные зарешеченные отверстия – такие же, как то, что вело в покинутую беглецами каморку, а над верхним краем стены поднимались гладкие ступени ярусов, сливавшиеся с темным безлунным небом. Кое-где торчали факелы, и их рыжие языки окрашивали бледно-розовый камень в алые и пурпурные тона, так что казалось, будто стенка покрыта пятнами свежей крови. В западном конце каменного овала была проделана дверь, ведущая в кольцевой коридор под скамьями амфитеатра, в восточном – врата, через которые служители вытаскивали погибших праллов. По слухам, их вывозили на ближайшие виноградники, закапывая прямо между лозами; таким образом, живым невольникам полагалось забавлять Хаббу, а мертвым – способствовать плодородию ее земель и, в конечном счете, богатству.

Ворота амфитеатра запирались изнутри на засовы, дверь же всегда была открыта – не столько из-за подневольных бойцов, попадавших сквозь нее на ристалище, сколько для удобства охранников. Сразу за дверью, слева, находился арсенал, а справа – караульная, где коротали время стрелки. Днем они поочередно выводили праллов на арену – для поединков либо на прогулку, а ночью дремали, пили по маленькой и развлекались игрой в кости. Снаружи дежурил лишь один часовой, и стоял он как раз у двери, откуда мог обозревать темные щели окон и всю посыпанную песком арену. Обычно для этого хватало света месяца и звезд, но в безлунные ночи, вроде сегодняшней, вокруг ристалища горели факелы.

К счастью, у окошка киммерийца их не было. Ближайший пылал над дверью, рядом с охранником, и Конан пополз туда, извиваясь в песке, словно огромная ящерица. Часовой стоял к нему в пол-оборота, задумчиво разглядывая небеса, и яркие южные звезды стали последним, что довелось ему повидать в жизни. Конан прыгнул, сбил его наземь, ухватил левой рукой за челюсть, правой уперся в затылок и повернул. Раздался чуть слышный хруст шейных позвонков, и тело стража обмякло.

При нем нашлись меч, копье, нож и лук со стрелами. На взгляд Конана, хаббатейские клинки были коротковаты, хоть н довольно тяжелы, но выбирать не приходилось; он взял себе меч, подтолкнув кинжал и копье подползавшему Сайгу.

– Готов поганец? – пробурчал асир.

– Готов, – ответил киммериец. – Теперь нарежем лапши из тех жаб, что дрыхнут в караульной.

Они поднялись на ноги. Сильная рука рыжебородого стиснула плечо Конана; на одном дыхании он шепнул:

– Как войдем, ты стань у двери, чтоб ни один шакал не вылез наружу. Ну, я сверну им шеи… всем, до кого доберусь.

– Ладно, – киммериец кивнул и, пропустив вперед Сайга, перешагнул порог. Беглецы миновали недлинный прямой коридор, свернули направо и очутились еще перед одной дверью, распахнутой настежь. За ней, в просторном помещении с низкими каменными сводами, сидели и лежали на покрытых коврами скамьях семь человек: трое, с мечами у поясов и луками за спиной, метали кости, а четверо, безоружные и полуголые, дремали – видно, их очередь нести стражу приходилась на вторую половину ночи.

Сайг переломил копейное древко о колено. Послышался треск, три воина подняли головы, но не успел Конан прошипеть «Тихо, рыжий болван!», как асир уже ворвался в караульную – с наконечником копья в одной руке и обломком древка в другой.

Да, его не зря звали на родине Сигваром Бешеным! Он действовал стремительно и безжалостно: копье тут же воткнул в глаз одному из солдат, второго уложил могучим ударом кулака, а третьего, успевшего выхватить меч, огрел палкой. Череп хрустнул, брызнули кровь и белесая каша мозгов, четверо дремавших стражей вскочили, но в руке Сайга сверкнул меч, и Конан, покинувший свою позицию у двери, уже стоял наготове за его спиной. Раздались звуки глухих ударов, и охранники, один за другим, упали на залитые кровью ковры.

– Пора сматываться, – произнес Сайг, поспешно забрасывая за спину лук и набитый стрелами колчан.

Но Конан не торопился. Подобрав связку огромных ключей, он изучал их, пока не выбрал один, отмеченный серебряной насечкой.

– Похоже, от кладовой, – буркнул он, поворачиваясь к асиру. – Идем туда, приятель, я должен забрать свои клинки.

– И то дело! Нельзя оставлять в этом гадюшнике волшебное оружие, – согласился рыжебородый, отбрасывая в сторону короткий хаббатейский меч. – Да и я возьму топор, ибо с такой игрушкой не повоюешь, клянусь Имиром! Мне надо разжиться чем-нибудь поувесистей.

Прихватив пару факелов, они отправились в оружейную. Вскоре Конан, со вздохом облегчения, уже затягивал на груди портупею, к которой были пристегнуты ножны рагаровых мечей; к ним он добавил отличный хаббатейский лук и длинный кинжал. Сайг вооружился большой секирой с лунообразным лезвием и, словно прощаясь, с печальной гримасой погладил свой боевой молот – слишком тяжелый и неуклюжий, чтобы тащить его на себе всю ночь. Беглецам предстояло двигаться быстро, чтобы достичь с рассветом дикой степи.

– Копья, – Конан кивнул на стояк с копьями; особенно его привлекали кушитские, с наконечниками длиной в локоть.

– На кой нам они? – возразил асир.

– Пустят за нами собак, узнаешь, на кой. Против шандаратских псов хорошо бы иметь копье… – киммериец задумчиво почесал в затылке.

– Они нам только помешают, парень. Слишком длинные! Плохо бежать с такой оглоблей на плече.

– Плохо. Ну, Нергал с ними! Может, раздобудем что-нибудь подходящее по дороге. Пойдем!

Очутившись в коридоре, Конан зыркнул глазами по запертым дверям, тянувшимся в обе стороны. Было их не меньше полусотни, и за каждой сидел подневольный боец – из Турана или Зембабве, из Аквилонии или Шема, из Ванахейма или далекого Кхитая. Разные лица, разные обычаи, разные люди, но все злые, как отощавшие за зиму волки… Но даже голодный волк должен иметь свой шанс!