Пастухи призраков

«…издалека откуда-то пришёл. И дочка, Анютка эта, при нём, годов так десяти. Нанялся в пастухи. За скотом не ходил, не глядел. Выйдет на гору, три пальца в рот – и скот сам возвращается. И утром провожает лишь за деревню. И без потерь. О нём говорили: у него бабушка, сидя дома, знает, чем он здесь занимается, то есть, как бы его всё время видит. Он об этом смело и сам говорил, не таясь. Другие пастухи отпуск давали, за то кому как – стричь волосы и бриться нельзя, руку подавать, ругаться, играть с девками, перелезать через забор, в церковь ходить. Но Василий жил, как хотел, однако пас хорошо, сохранно, при его пастушестве зверь не потрогал скотины».

В Лидке пропал этнограф. Обойти кучу стариков, записать все их телеги… Лены бы на такое не хватило.

Василий Дмитриевич Первушин, 1924 г. р., дер. Новый Скребель

«Гореловы, муж с женой, поленили дрова в лесу. С ними были их дети, Пётр с сестрой. Дети стали проситься домой, отец и говорит: «Куда они денутся? Пусть идут». И два дня детей не могли найти. А отец – коммунист, отведывать боялся; жена ходила в Екимцево к бабке Анне. Анна сказала: «Поди домой. Кто попадёт навстречу, ни с кем не разговаривай. А посерёдке дня весть буде». Чё-то там поделала, так они вышли на дорогу».

«Если б я так умела, пошла бы в частные детективы, – расстраивалась Лена. – Денег бы подняла… Интересно, кто-нибудь из предков торговал штанами при помощи чёрной магии, или я урод даже в такой семейке как наша?».

Тихомирова Антонина Степановна, 1935 г. р., дер. Екимцево.

«Мама дружила с Завьяловой Татьяной. Папа вернулся с войны покалеченный, не мог работать. Мама взяла бутылку и к Татьяне. Татьяна до бутылки охоча была. «Полечи мужа, – просит, – твоя бабка лечила». Посидели, Татьяна рассказала, что бабка Анна знала колдовство. Ночью брала наговорённую свечку, выходила в поле и неслышным голосом звала душу. Приходила душа спящего соседа, Анна приказывала ей взять в руку свечку и уходить. Больной выздоравливал, а человек, чья душа приходила за свечкой, умирал. Если не взял бы свечку, то больной бы умер в три дня, и Анна за ним. Татьяна это колдовство не захотела перенимать. Добрая была, отведывала, кому надо, и денег не брала. За пятнадцать трудодней работала почтальоном. Ей из еды чего носили, но сама не просила. Бедно жила с дочкой, ух бедно! Первый муж через месяц после свадьбы помер. Второй был охотник, лося убьёт, они его ночью перетащат, и тем кормились, чтоб меньше работать в колхозе. На войне его убили. Мама потом знахарку нашла, знахарка отпоила папу травами. Раньше были знахари, это сейчас ни во что не верят, да так и идёт».

О дерматите история и Лидка умалчивали, хотя Анна им, скорей всего, не страдала – то ли по темноте, то ли работа в торговом центре вредней для кармы, чем погубление соседей.

Гусева Катерина Степановна, 1938 г. р., дер. Екимцево

«Мама мне рассказывала. Наш отец был председатель колхоза. Нас было четыре сестры и брат. Брат всё болел. Отец пошёл к Анне, пригрозил, чтоб брата вылечила. Анна взяла петуха, воткнула нож ему в горло. Вытащила нож, петуха бросила. Он, как ни в чем не бывало, улетел. Анна сказала, что брату можно помочь. Ночью брат умер, и Анна, в поле её нашли. Не справилась, старая уже была. Говорят, в молодости губернаторшу от туберкулёза вылечила».

Взглянув на часы, Лена погасила свет. Вместо того чтобы любезно отключиться до утра, мозги раз за разом прокручивали колесо, в котором мелькали Лида, петухи с ножом у горла и Галка в зелёном желе. Дядя Ваня, дядя Ваня, на берегу сидит и купаться не велит. Чаем поил. С печеньем, но не с вареньем.

***

Под веками мельтешили радужные пятна вперемешку с мушками белого шума. «Лена, закрой глаза, спи и не подглядывай», – говорит бабушка. Веки тонкие, сквозь них пробивается свет лампы. Оранжевый свет: бабушка накидывает на лампу халат, чтобы не будить Лену с тётей Идой, а сама вяжет салфеточки и носки. Спит бабушка мало, у них полон дом носок и салфеточек, бабушка отдаёт их подруге, а та продаёт у метро. «Закрой вторые глазки», – шепчет Нюся. Дядя Ваня сидит возле речки. Глаза вдавились в череп. Лена перепугалась, отряхнула начинавшийся сон, как собака – воду. Поток устремился в неё, облизывая миллиардами светящихся язычков.

Счастье не нуждается в поводах и причинах. От счастья не умирают, но испытать его по-настоящему можно только перестав быть человеком. Люди не заточены под настоящее счастье. Их предназначение, если таковое существует, явно заключается в чём-то другом (по мнению Лены и древних религий мира, это – геморрой). Лена блаженно таяла в потоке, будь она в состоянии рассуждать, ей хотелось бы одного – пусть всё остаётся как есть. Вечно. Но ни думать, ни хотеть она больше не могла.

Рывок вверх.

Лена села, полная решимости уничтожить козла, обломавшего самый невероятный кайф в её жизни. Перед ней недвижно колыхался поток. В травянистой глянцевой ряби дрейфовала мелкая полупрозрачная нечисть в форме гондонов, пуча глазки, помахивала белёсыми ручками-плавниками. На секунду Лену посетила ужасная мысль, что она научилась видеть микробы и теперь останется такой навсегда.  Что-то похожее ей уже попадалось, но где? Хаттифнатты. Из книжки про Муми-троллей, только те плавали на лодках и жглись электричеством. Лена потянулась к воде, интересуясь поймать хоть один идиотский глюк и рассмотреть поближе.

– Пожалуйста, не трогайте воду, – вкрадчиво, но твёрдо произнесли сзади.

Привалившаяся к Лениному боку Фанта загудела. Снова, значит, увязалась.

Китаец Ваня сидел на корточках у самой кромки слегка пенящейся зелени, сузившейся до размеров тривиальной говнотечки. Ван Юн, теперь Лена знала его настоящее имя. По правде сказать, она с трудом различала китайцев, а их манера улыбаться наводила её на мысли о тяжёлых неврозах. Тем не менее, Ван Юн был слишком никакой. Разглядывать его было столь же информативно, как пялиться на метлу или лопату у него в руках (ни того, ни другого при нём в данный момент не было, и от этого маленькая фигурка вызывала беспокойство, точно лишённая одной из конечностей). Лену грызла обида: проворонить такой приятный способ послать существование лесом! В следующий раз может повезти значительно меньше. Замочить придурка тапком…

В правом кулаке обозначилось нечто тряпичное и твёрдое, с рифлёной подошвой, и распалось прежде, чем Лена сообразила, что это было –  на неё налетела Нюся.

– Мама! – верещала она. – Ты упала в воду и таяла, как сахар в чайнике таяла, а дядя Ваня тебя достал!

– Достал, ага, – Лена и встала (предварительно убедившись, что ноги по-прежнему в её распоряжении).

– Здравствуйте, – сказал Ван Юн. – Вам лучше, это хорошо.

– Спасибо. Просто было так…

Ван Юн кивнул. Без улыбки.

– Нюсь, поиграй пока сама, мне надо с дядей поговорить. Не вздумай лезь в эту, блин, лужу!

– Ей не будет вреда, – заверил Ван Юн.

– Я поймаю рыбу! – рядом с Нюсей в пустоте повисла палка вроде тех, которыми она «рыбачила» у Димки на даче (рыбалка и удочка заканчивались поимкой ротвейлера, мигом превращавшего её в щепки). Палка напоминала призрак белой… ну, или бурой дамы в галерее ночного замка, но мало по малу утратила призрачность в Нюсиной ручке, даже грязью обросла. Хотя грязи, равно как и земли, вокруг не наблюдалось – ничего, кроме переливающегося в пустоте потока. Речушка тем временем разрослась до ширины немаленького пруда.

Лена повернулась к Ван Юну.

– Что за хрень кругом творится?

– Поток, – ответил китаец. Улыбка заметно вылиняла.

– Сама вижу. Поток чего?

– Всего.

Лена ждала продолжения.

– Всего, – Ван Юн плеснул руками, как начинающий купальщик. Китайское лицо подёрнулось надеждой, сменившейся страданием. – Я не умею объяснять. Отец научил меня готовить зелёную мазь. Отца научил дед. Мы мастера мази, никто из нас не учился по книгам.

– Ясненько. Кстати, с тех пор, как мы последний раз встречались, ты неплохо освоил русский.