Страница 15 из 22
«По указу 1708 г. церквам даровано исключительное право на розничную продажу церковных свечей и запрещена продажа их во всех остальных лавках и ярмарках» [95, с. 556].
Иными словами, Русская Церковь теперь лишалась еще и права продажи свечей за пределами своих стен, где теперь, после объявления такой «милости» от царя-масона, полностью и безраздельно хозяйничали барышники, закупившие патент на их изготовление и продажу.
«Странна была церковная политика Петра. С одной стороны, он требовал распространения просвещения, с другой, отнял у духовенства всякую возможность материальную к распространению его» [98, с. 38].
Но все вышеизложенные мероприятия, направленные против русской культуры, Петру казались все еще недостаточными и не столь значительными для полного уничтожения столь ненавистной ему веры — веры русских. Ему хотелось предварить большевиков в деле не просто разорения, но уже и физического уничтожения русского вероисповедания. А потому 28 марта 1722 года им был отдан указ об «упразднении» часовен. Однако же при Петре, даже под страхом смерти, ни у кого не поднялась рука на уничтожение русских святынь.
Зато ровно через двести лет она очень даже поднимется у последователей его «славных дел» — большевиков-ленинцев (Троцких-Ярославских /Бронштейнов-Губельманов/). И теперь становится более понятно, почему революционные вожди с такой пещерной ненавистью накинулись на ворота русских крепостей, вроде бы даже и вовсе не принадлежащих к культовым сооружениям. Оказывается, над каждыми воротами висела икона, у которой и проходили уличные крестные ходы. Потому большевики довершили то, чего за двести лет до них не удалось привести в исполнение Петру. А потому и города наши выглядят сейчас столь куцыми и как две капельки воды похожими друг на друга: русскую культуру убивали целенаправленно, чтобы изгладить из памяти все только лишь ей присущие черты.
Но начали это истребление даже не они, а масонское воинство французов, пришедшее к нам все под тем же красным флагом. Именно оно продолжило эти самые «петровские преобразования» взрыванием наших въездных ворот, где столь любимые и почитаемые народом иконы стали предметом святотатства, совершаемого революционным воинством Наполеона.
А вот с чего началось формирование петровских полицейских полков, называемых им армией. В своих войсках, уже изначально бутафорских, Петр запретил пост. То есть армия его от турецкой отличалась теперь одним лишь своим названием, так как вся сила духа русского воина была сведена на нет. Вместо защитников Отечества эти войска, разодетые Петром в иноземные мундиры, представляли собой теперь обыкновенные жандармские части, способные «воевать» лишь на внутреннем фронте.
А на этом фронте антихристианская деятельность велась полным ходом:
«…был издан регламент, в котором изложены были правила относительно религиозного воспитания народа… Руководствуясь этим регламентом, Синод издал постановления против обрядности, крестных ходов, хождения с образами, дорогих окладов на иконах, умножения часовен… число монахов при Петре было очень ограничено… а самые монастыри были по преимуществу обращены в богадельни» [92, с. 784].
Подобное же отношение к Православию прослеживается и в ленинскую революцию:
««Красная революция» начала XX века размещала в монастырях сумасшедшие дома… (То же повелевал сделать и столь чтимый ныне Петр I)» [19, с. 361].
«Главное зло, и притом для всей России, заключалось здесь в том, что Петр отобрал у монастырей и вообще у Русской Церкви ее имущество… Ясно, что отобрание церковного имущества… является тягчайшим грехом нарушения Божественной заповеди и св. канонов, низводит страшные проклятия и в сей и в будущий век…
…православная вера разрушалась не только реформами Петра, но и личным его поведением. Мы имеем в виду учреждение им так называемого «Всешутейшего и всепьянейшего синода», в котором он кощунственно и открыто перед русскими людьми высмеивал иерархические степени до патриарха включительно и в котором сам участвовал, принявши на себя должность протодиакона…» [92, с. 784].
«За первое десятилетие, — говорит Л. А. Тихомиров, — после учреждения Синода большая часть русских епископов побывала в тюрьмах, были расстригаемы, биты кнутом… В истории Константинопольской Церкви после турецкого завоевания мы не находим ни одного периода такого разгрома епископов и такой безцеремонности в отношении церковного имущества» [92] (с. 785).
Выходит, что даже басурмане, открытые враги Православия, в завоеванной и покоренной ими стране не позволили себе по отношению к чуждому им Богу того, что позволил себе царь Петр к Богу «своему» в кровно и наследственно (по официальной версии) принадлежащей ему державе!
Подобного не помнят и столетия татаро-монгольского пленения, когда Святая Русь находилась поистине на волосок от полной и окончательной своей погибели.
«Но и этим не исчерпывалось зло, которое причинил Петр России, — продолжает свое повествование архиепископ Серафим (Соболев). — Петр отнял у церкви имущество. В силу этого, просвещение русского народа не было в ведении церкви, распространялось не на исконных исторических началах нашей православной веры, но с XIX столетия даже внедряло отрицательное отношение к вере и потому в себе носило гибель России.
Церковные иерархи так же были полностью заменены западными, которые и помогали коверкать устои русской православной государственности столь удивительнейше дружно» [92].
Разберем характеристики на самых значительных из них:
«Феодосий Яновский родом был из малороссийской шляхты. Что-то темное тяготеет под первыми годами его монашества. Он оклеветал перед патриархом Симоновского архимандрита, его постригшего… Феодосий назначен был «администратором дел духовных» — то было временное управление церковное, в ожидании Синода…
…Царевич Алексей Петрович выражался: «Разве-де за то его батюшка любит, что он вносит в народ лютеранские обычаи и разрешает на вся»» [98, с. 61, 62].
То есть, на исповеди отпускает практически любые грехи.
«Между тем, Феодосий вошел в такой фавор, что значение его стало выше всех архиереев. При таких обстоятельствах он не забыл нисколько себя и умел выпрашивать материальные блага не только себе, но и своим родным…
…кляузник, заносчивый, неуживчивый, он путался в чужие дела…
Но Петр приказал поставить его архиепископом Новгородским, а когда основан был Св. Синод, сделал его первым его вице-президентом» [98, с. 62–63].
Однако же верхушка петровского духовенства и после смерти самого монарха кусала и жалила другу дружку не менее ожесточенно, нежели скорпионы в банке. И конфликт с Феофаном Прокоповичем для Феодосия закончился весьма плачевно:
«…Феофан явился к императрице, сделал донос на Феодосия.
Минута для Феофана была критическая. Феодосий, ненавидевший его, подкапывался под него. По его наущению, на Феофана было донесено, что им спорот был жемчуг с облачений псковской кафедры, который Феофан присвоил себе. Дело принимало плохой для Феофана оборот. Лучшим средством спасения он выбрал погибель своего главного врага, Феодосия» [98, с. 66].
И хоть выдвинутые обвинения больше относились к личности самого покойного императора, но Феодосий Яновский в созданном Петром безбожном государстве был первым духовным лицом, а потому и нес всю меру ответственности за духовное падение нравов вместе с почившим антихристианским царем, который умер, по словам Прокоповича:
«…от безмерного женонеистовства и от Божия отмщения за его посяжку на духовный и монашеский чин, который хотел истребить. Излишняя его охота к следованию тайных дел показует мучительное его сердце, жаждущее крови человеческой» [98, с. 66].
Дмитрий Ростовский почил еще задолго до смерти Петра, а потому в своих высказываниях много сдержаннее своего коллеги. И это не удивительно. Если при духовном наследнике Петра, Иосифе Виссарионовиче, любое опрометчиво сказанное слово могло стоить жизни, то чем это могло грозить незадачливому болтуну во времена царствования самого зачинателя этих самых «дел»?