Страница 23 из 27
открытках,
вы разбились о пошлость вдрызг.
Опошляется даже космос.
И порой
возле звездных
орбит
запускаются пошлость,
косность,
как величия сателлит.
Где она —
наша млечная Эльба?
Далеко она,
далеко.
Для чего,
гладиаторы неба,
Вы рискуете?
Для кого?
6
Дэйв спокоен:
«Я не философ,
не из умствующих задавал,
но немало подобных вопросов
я в полетах себе задавал.
Пошлость — это налог.
Он тяжек,
отвратителен,
но пойми:
мы рискуем не ради бляшек —
ради будущего Земли.
Гладиаторам было туго.
Им насильно вручали мечи,
но они палачи друг для друга, —
поневоле,
но палачи.
В космонавтах есть чувство братства.
Не у них мозги набекрень.
Мы иная,
звездная раса,
человека иная ступень.
Все тесней на Земле пропыленной —
человечеству нужен простор.
Космонавтами будут мильоны,
как сейчас
каждый третий — шофер.
Подзазналась Земля-старуха.
Все великие в мире умы
159
для меня —
космонавты духа
с чувством крошечности Земли.
Нужен,
чтобы духовно не ползать,
взгляд на Землю со стороны.
На Земле уничтожат пошлость
лишь свалившиеся с Луны...»
7
Дэйв, газуй!
Эту ночь мы украли.
Говори еще, Дэйв,
говори.
За спиной — муравьи в кляре,
муравьи в шоколаде
и фри.
На обочинах —
малолитражки.
С ночи легче места занимать.
Ходят запросто по кругу фляжки,
кормит грудью ребенка мать.
Люд простой из Майами,
Нью-Йорка.
Здесь, природой счастливо дыша,
шоу завтрашнего галерка,
а галерка всегда хороша.
Здесь по спальным мешкам студенческим,
утверждая права свои,
ходят с видом
еще молодеческим
незажаренные муравьи.
Здесь в обнимку на крыше «фольксвагена»
двое...
Звездный простор так чист,
а вдали
белоснежно,
свадебно
карандашик ракеты торчит.
8
Первый полицейский кордон:
«Сэр,
мы вас не узнали...
Пардон!»
Второй полицейский кордон:
Дэйв сует какой-то картон.
Изучают...
«Поздненько...» —
изрек
полицейский,
но под козырек.
Третий полицейский кордон.
Здесь
уже непохожий тон.
Вроде сделать нельзя ничего.
«Пропуск только на одного...»
Полицейского взгляд косоват,
ну а Дэйв —
начальственно,
властно:
«Это —
будущий космонавт,
только сверхзасекреченный...
Ясно?»
«Ясно...»
Магия сверхзасекреченности,
11 Е. Евтушенко
161
ты сработала,
не подвела.
Тайный гриф особой отмеченности
ощущаю.
Такие дела!
(Как сказал бы Курт Воннегут,
если был бы со мною тут.)
9
Что морочит людей,
как детей?
Наши детские игры во взрослость.
Ну а вдруг не ошибся ты,
Дэйв,
и взлечу я когда-нибудь в космос?
Я бы там ощутил,
как в степи,
чувство вечности,
чувство млечности
и читал и читал бы стихи,
только сразу
всему человечеству.
10
Четвертый полицейский кордон.
Я застыл с пересохшим ртом.
В горле — тоже горячая сухость,
А ракета,
метрах в двухстах,
замерла,
на цыпочки встав,
к рыжим звездам тревожно принюхиваясь.
И стояла ракета,
молода и свежа,
ожидая рассвета,
чуть под кожей дрожа.
И опорная башня,
сдув с нее воронье,
чтобы не было страшно,
обнимала ее.
Обнимала с тревогой,
как сестренку сестра,
перед дальней дорогой
из родного села.
Что-то грузное, крабье
было в красных клешнях,
и крестьянское, бабье:
жалость, нежность и страх.
Мир — большая деревня,
и за столько веков
бабам так надоели
драки их мужиков.
С бомбой страшной, кистенной
у соломенных крыш
в драке стенка на стенку
ничего не решишь.
Есть в деревне придурки,
куркули и шпана,
потаскухи и урки,
но деревня одна.
Это счастье, даренье,
это мука моя
быть поэтом деревни
под названьем Земля.
Верю в Землю такую,
где любая страна
обнимает другую,
как сестренку сестра.
А ракета гляделась
в лица дальних планет,
а ракета оделась
в прожекторный свет.
Уходя в бесконечность,
тихо пели лучи.
Человечность и вечность
обнимались в ночи.
1972
Джон да Марья
Миннеаполис —
там, где эти подонки ударами с ног меня сбили.
«Мы наплакались, —
говорит мне хозяйка. —
Мы думали — вас убили».
Дочь — студентка.