Страница 15 из 27
рожден на станции Зима,
я русский, но не только русский
и моя матерь — вся земля.
И как за таинством, за танцем
следя у ганского села,
я прирожденным африканцем
сегодня чувствую себя.
Я африканец. Я лиловый.
Я цвета ночи и зари.
Я апельсинный и лимонный.
Я черный, светлый изнутри.
Я жил, не думая про деньги,
среди зверей и птиц я рос
и жизнь веками пил по-детски,
как запрокинутый кокос.
И дым костров беспечно вился
в дурманных зарослях лесных...
Но в руки мне воткнули виски.
Потом сковали цепью их.
Как звезды Африки горели
прощально с болью и тоской,
когда везли меня галеры
пустыней синею морской!
Я кровью собственною мылся.
О стран и рынков карусель!
И Дувр мне грубо щупал мышцы,
и в зубы мне смотрел Марсель.
Меня плантаторы хлестали,
чтоб уничтожить дух и мысль,
и били тонкими хлыстами
меня хорошенькие мисс.
Все кровь моя — какао, кофе,
дворцы, мосты, ряды стропил.
Руду алмазную я в копях
в убогом рубище рубил.
Я помню это, помню это!
Всю мою память боль прожгла.
Но шлема пробкового эра
теперь для Африки прошла!
От крови Африки распухших —
коленом я прошу домой.
Знамена молодых республик
как будто крылья за спиной!
Еще маячат всюду янки
и манго лондонцы едят,
но депутаты-ганаянки
уже в парламенте сидят.
Я строю дельно и толково,
веду бульдозеры с зари,
читаю Шоу и Толстого,
Эйнштейна, Бора и Кюри.
Взрывая, сея и корчуя,
я набираю высоту.
Всех, кто не верит, проучу я!
Всех, кто мешает, я смету,
100
чтобы жила ты, слез не зная,
не унижаясь, не моля,
о моя Африка родная,
о мама черная моя!
1960
Спутник в джунглях
Мы подарили
спутника модель
вождю деревни маленькой —
Виннеба.
Затихла танца пестрая метель.
Модель в руках вождя
чуть-чуть звенела.
И «Широка страна моя родная»
добро неизъяснимо и светло,
людей,
дома
и джунгли осеняя,
над слушающей Африкой текла.
Вождь был в венке старинном золотом
на голове коричневой чугунной.
О чем он думал?
Может быть, о том,
что устарел он,
а венок —
к чему он?
Тогда он спутник сыну отдал бережно,
курчавому мальчишке лет пяти,
а сам пошел один песчаным берегом,
не разрешая близким с ним идти.
И под луной,
оранжевой, как манго,
весь —
к таинствам возвышенным порыь,
глядел на спутник
африканец маленький,
кофейные глазенышки раскрыв.
Вождь шел один
и растворялся смутно,
в века невозвратимо уходя,
и тонко пел
над Африкою
спутник
в руках у сына старого вождя...
Гана, 1960
Саванна и тайга
Саванна, я тайга.
Я, как и ты, бескрайна.
Я тайна для тебя,
и для меня ты тайна.
Но я пришла к тебе
не холодом, не вьюгой.
Хочу в твоей борьбе,
саванна, быть подругой.
Ты вся от маеты,
от горьких слез туманна.
Укрыла стольких ты,
как саваном, саванна.
Хотят сыны твои
тебе свободы вечной.
Я к ним полна любви,
как сосны, бесконечной.
И в жаркий час борьбы,
идя за ними следом,
я освежу их лбы
прохладным русским снегом.
Мы сестры — ты и я,
и это безобманно.
Вот ветвь тебе моя.
Давай дружить, саванна!
i960
Мы в Атлантическое купаемся,
таком соленом и хмельном!
В песке усидчиво копаемся —
мы ищем раковины в нем,
А рядом черные детинушки —
громады — любо посмотреть! —
ну что-то вроде их «Дубинушки»
поют, таща враскачку сеть.
Поют и тянут так талантливо!
Но пальцы им уже свело.
«А ну поможем-ка, товарищи!
А то ребятам тяжело...»
И вот с ухватками рыбацкими,
имея про запас часок,
мы рядом с этими ребятами
за сеть садимся на песок.
Мы в этом как-никак ученые.
И вот в усилии рывка
слилась с рукой могучей черною
в веснушках русская рука.
Они ритмично нагибаются
и тянут сети — будь здоров!
Они зубами улыбаются,
и так светло от их зубов.
Улыбки светятся, не гасятся,
и мы в кокосовом краю
поем «Дубинушку» их ганскую,
как будто волжскую свою.
Мы исполнители и авторы.
Роняя крупный пот в песок,
Россия тянет вместе с Африкой
и получается — дай бог!
Гана, 1960
Изваяния в джунглях
Вся изваяна из ночи и молчанья,
лиловато отливая и лоснясь,
отчужденными пустынными очами
смотрит каменная женщина на нас.
Наш приход не очень, видно, ей угоден,
мы встревожили священное жилье.
И подавленно и робко мы уходим
и боимся оглянуться на нее.
Но с плечами ослепительно нагими,
в наготе своей так девственно чиста,
к нам идет навстречу черная богиня,
величавей и прекраснее, чем та.
Я не знаю, говорить с ней по-каковски.
С языком богинь я как-то незнаком.
Ее груди тяжелы, как два кокоса,
что наполнены прохладным молоком.
Ее зубы словно струйка каучука,
что белеет на коричневой коре,
а на шее, чуть подрагивая чутко,
из клыков блестящих светится колье.