Миксы

Ей не рассказали о хоккеисте. Мать не поверила бы в алкогольное отравление. Она верила только в то, что человек всегда виноват сам. Всегда.

К тому же, Лёля решила, что нельзя говорить, кто настоящий отец. Мать мечтала, чтобы отцом её внука был человек интеллигентный и с высшим образованием.

Отцом назначили Валерика, и даже в разговорах между сёстрами замелькало: а ведь и правда, лучше бы, если бы он. А помнишь, как он с племянником?.. Хороший отец. Кандидат наук.

Мать настаивала, чтобы Лёля разыскала "отца" и вышла замуж, пусть номинально.

Мать и сама была замужем лишь номинально, и это её более чем устраивало. Отец девочек работал инженером на международных проектах по возведению электростанций. Сейчас был в Португалии, до того почти три года – в Новой Зеландии. Дома бывал редкими наездами: оглушительно плескался в ванной, отсыпался у телевизора, молчал. Дочерям привозил подарки и подкидывал денег. Жене тоже переводил на карточку приличные по меркам семьи суммы, но привозить подарки ей считал не обязательным. Ляля и Лёля думали – и даже обсуждали это между собой – что для мамы станет неприятным сюрпризом, когда отец выйдет на пенсию и вернётся домой навсегда.

Лёля держалась, пока ходила беременная: кажется, мать жалела её и не слишком давила, поглядывая на нежный дочерин живот. Но после родов начался кошмар. Мать давила и настаивала, а потом, словно устав ругаться, собрала вещи и уехала по горящей путёвке в Турцию.

– Я не смогу, я не смогу, я не смогу, – шептала Лёля, уткнувшись в мокрую от слёз подушку. Ляля сидела рядом и растерянно гладила её по волосам.

А потом сёстры собрали вещи и отправили ребёнка к Валерику. Маме решено было сказать, что они разыскали отца, он отказался жениться, зато взял ребёнка себе.

– Почему мне? Почему не настоящему отцу? – Валерик расспрашивал строго и с нажимом. Ляля и Лёля выглядели маленькими и виноватыми.

– Ему вообще никто не нужен, – ответила Ляля. – Ты его не видел, не знаешь. Ему кошку страшно доверить, не то что...

– А я?

– Ты – совсем другое дело! Ответственный, детей лю...

– Я совершенно чужой человек! У вас голова есть на плечах, нет?!

– Но мама...

– Что – мама?

– Ты не знаешь нашу маму...

– Я не знаю маму, я не знаю папу... Я знаю вас: две абсолютные Дуры! Дуры! Это же ребёнок. Вас двое, цыкнули на маму – и всё! Ну я не знаю, но что-то же можно сделать... Отца бы попросили помочь. Ну я не знаю!

Лёля плакала, уткнувшись носом в нежную детскую макушку. Она обнимала малыша, как маленькая девочка обнимает плюшевого мишку, которого считала потерянным. Ляля яростно сверкала на Валерика своими умными колкими глазами, но его уже не брал этот взгляд. Валерик злился.

– Как вы вообще узнали, где я живу? – с досадой спросил он.

– Я адрес списала у тебя из паспорта. Вообще все паспортные данные, – хмуро ответила Ляля.

– Зачем?!

– Ну, Лёлька у тебя жила. Мало ли что? Я должна была... подстраховать.

Всё это было бы так глупо и по детски, так похоже на казаки-разбойники и игры в шпионов, если бы не малыш на Лёлиных руках. Валерик больше не находил слов. Он только спросил:

– А зачем вы его Даней назвали? Вы что, сразу планировали...

– Нет! – Ляля протестующе подняла руки. – Его Саша зовут, никакой не Даня... Мы просто думали, что так ты больше к нему проникнешься... Ну и поверишь...

– И что, – продолжил Валерик после очередного раунда затянувшегося молчания, – кому теперь понесёте сдавать?

Лёля сдавленно всхлипнула и будто бы рефлекторно развернулась так, чтобы загородить Сашеньку плечом.

– Никому, – Ляля быстро взглянула на сестру и, казалось, озвучила её истеричный жест. – Мы не такие уж и дуры. Мы ведь его очень любим. Особенно Лёлька. Думаю, мы сами бы за ним пришли. Это просто... просто слабость была. Теперь мы справимся.

Она оправдывалась перед Валериком – каждое слово звучало так, будто она виновата перед ним.

Валерик пришёл домой, сел на диван и стал смотреть, как мама кормит Даню. Ему было удивительно хорошо.

Северный ветер ещё не стих, и наполненная ярким летним солнцем комната оставалась прохладной. Легко шевелился тюль перед открытой форточкой, в коротко стриженных Данькиных волосах сияли то смазанные тени радуг, то колючие блёстки разноцветных камней. Мама довольно улыбалась. Даня охотно ел кашу и жадно тянулся губами за каждой ложкой, набивал её за щеки, щурился и чмокал.

В квартире было тихо-тихо, и звкуи за окном только чётче оттеняли её: шумела листва, дети кричали что-то неразборчивое, машина проехала по двору, кто-то, гулко топая, прошёлся по асфальтовой дорожке. Это было чистое, светлое, прозрачное воскресенье, пахнущее недавней уборкой и свежевыстиранным бельём – Валерик такие очень любил.

Настроение было странное: Валерик понял, что совершил нечто эгоистичное и правильное одновременно. И, главное, получилось это очень легко. Валерику казалось, что у него внутри, под рёбрами, образовалась прохладная, залитая солнцем комната. И захотелось, чтобы всё в жизни стало просто, эгоистично и правильно. Он смотрел на Данькин затылок, на то, как жадно обхватив руками маленькую чашку он пьет прохладный золотистый сок, и вдруг сорвался с места и бросился в свою комнату.

Включил старенький ноут и стал в бессильном раздражении ждать, когда загрузится тормозная Виста. Он бился с непокорным интернетом: подключение всё время слетало, как будто компьютер разгадал нехороший Валериков замысел, но он добился-таки, чтобы нежно-бирюзовый Рамблер наконец пустил его и нажал "Написать письмо", а потом набил Лёвкин адрес в строке "Кому".

Валерик торопился, потому что знал: ещё немного, чуть-чуть, мамин окрик, или Данька, прибежавший с игрушкой – и решимость кончится, он никогда этого не сделает. Его уши чуть не вывернулись назад по-кошачьи – так боялся он услышать чьи-то приближающиеся шаги.

Кому – адрес.

Тема – строчка восклицательных знаков, нет, полстрочки, чтобы не было так театрально. А лучше – три восклицательных.

И текст. Текст... Валерик зажмурился на секунду, прижал руки к лицу, надавил ладонями на глаза, встряхнул головой и стал писать: "Лев, времени почти не осталось. Если хочешь увидеть своего ребёнка хотя бы один раз в жизни, приезжай немедленно. Скоро его может не стать. Валера."

Он нажал "отправить", не удалив даже рекламы каких-то открыток и автоматической подписи. Нажал и, глядя, как вращается маленький светлый кружок, вдруг засомневался...

В большой комнате закончили есть. Данины ножки затопали по полу, мама скрипуче задвинула в угол высокий детский стул и включила телевизор. Тишина вдруг подёрнулась мусором, зацвела грязью, как цветут в жару непроточные пруды.

И уже появилось у Валерика желание написать ещё одно письмо и повиниться, но он вдруг вскочил, выдернул из гнезда длинную коробочку модема, жахнул ею об пол изо всех сил, а потом наступил, как наступила тогда Лера на упавшую конфету.

Коробочка хрустнула под пяткой, осколок пластмассы ощутимо, но не больно царапнул натоптанную мозоль. Путь к отступлению был отрезан. Не купить новый модем было проще, чем не войти в почту.

Настроение испортилось. Было чертовски жаль модема и мерзко от страшной лжи в письме. Валерик потёр лоб.

Но он, по крайней мере, больше не чувствовал себя миксом. Микс не способен был бы отдать раз впущенную в себя клетку. Плазмодий никогда не метался, не шарахался из стороны в сторону, ему чужды были сомнения. Он полз прямо к цели, не останавливаясь, не растрачивая энергию по пустякам. Он выбирал самый оптимальный путь. Японцы проверяли: там, где инженеру понадобилось бы несколько дней для тщательных расчётов, плазмодий не колебался и нескольких секунд, и его выбор был математически самым точным. Он не сомневался даже и тогда, когда одинаковые, до миллиграмма, кусочки мокрого сахара помещались на одинаковом от него расстоянии. Он выбирал сразу. Валерика всегда восхищала фантастическая разумность слизи. В этом было что-то литературно-пугающее и восхитительное, будто нарочно придуманное. Но совершенно не человеческое.