Процесс Жанны д'Арк

- О, Франция, о благородная французская династия - ты, которая всегда была оплотом христианства и защитницей веры, - как ты обманута! Твой правитель и самозванный король Карл положился, как еретик и схизматик, на слова и дела пустой и бесчестной женщины. И не только он, но и все покорное ему духовенство, которое испытывало эту женщину и не наставило ее на истинный путь.

Проповедник указал на стоявшую рядом девушку:

- Я обращаюсь к тебе, Жанна, и говорю, что твой король - еретик и схизматик.

- Со всем почтением осмелюсь вам заметить, мессир, что мой король вовсе не такой, как вы утверждаете, Клянусь жизнью, он самый благородный из всех христиан.

- Заставьте ее замолчать, - приказал Эрар судебному исполнителю (Q, II, 14-17, 333-335). В конце проповеди он вновь обратился к Жанне:

- Перед тобой сидят судьи, которые много-много раз убеждали и просили тебя передать свои слова и поступки определению нашей святой матери церкви, доказав, что cреди этих слов и поступков есть многое, чего, по мнению клириков, не следовало бы ни говорить, ни поддерживать.

- Я вам отвечу. Что касается подчинения церкви, то я просила судей отослать мое дело в Рим, на суд святому отцу-папе, которому я вручаю себя - первому после бога. Что же касается моих слов и поступков, то в них не повинен ни король, ни кто-либо другой. А если в них и было что дурное, то в ответе за это только я (Т, I, 387).

Это была просьба об апелляции - если не формально, то по существу. Девушка, главным «преступлением» которой был отказ подчиниться воинствующей церкви, всенародно апеллировала к главе этой церкви. Просьба передать дело на суд папы была с точки зрения канонического права вполне законной, и если бы трибунал придерживался правовых норм, то он был бы обязан отложить вынесение приговора, рассмотреть просьбу обвиняемой и сообщить ей свое мотивированное решение. Но о каких правовых нормах и процессуальных гарантиях могла идти речь на этом судилище?

Жанне заявили, что папа находится слишком далеко и что каждый епископ является полновластным судьей в своей епархии. Затем ей трижды предложили отречься. И трижды она отвечала отказом.

Кошон начал читать приговор. В документе, который он держал в руках, не было слова «смерть». Церковь передавала осужденную в руки светской власти, прося эту власть обойтись с осужденной снисходительно и «без повреждения членов». Но эта лицемерная формула означала не что иное, как казнь: еретика, от которого отвернулась церковь, ждала немедленная смерть на костре.

Кошон читал медленно и громко. Он прочел уже большую часть приговора, когда произошло то, чего так нетерпеливо ждали постановщики этого трагического спектакля.

Прервав епископа на полуслове, Жанна закричала, что она согласна принять все, что соблаговолят постановить судьи и церковь, и подчиниться во всем их воле и приговору.

«И, - как гласит текст официального протокола, - не единожды повторила, что если священники утверждают, что ее видения и откровения являются ложными, то она не желает больше защищать их» (Т, I, 388). «Тогда же, - продолжает протокол, - на виду у великого множества клириков и мирян она произнесла формулу отречения, следуя тексту составленной по-французски грамоты, каковую грамоту собственноручно подписала» (Т, I, 389).

Жанна произнесла слова покаяния, и ожидавший ее смертный приговор заменили другим, который судьи заготовили заранее, рассчитывая на то, что обвиняемая отречется. В нем говорилось, что суд учел чистосердечное раскаяние подсудимой и снял с нее оковы церковного отлучения. «Но так как ты тяжко согрешила против бога и святой церкви, то мы осуждаем тебя окончательно и бесповоротно на вечное заключение, на хлеб горести и воду отчаяния, дабы там, оценив наше милосердие и умеренность, ты оплакивала бы содеянное тобою и не могла бы вновь совершить то, в чем ныне раскаялась» (Т, 1, 393).

Огласив приговор, Кошон распорядился увести осужденную в Буврейский замок. Инквизиционный процесс по делу о впадении в ересь «некой женщины Жанны, обычно именуемой Девой», закончился.

Почему Жанна отреклась? Что заставило смириться девушку, которая выдержала многомесячную неравную борьбу со своими судьями?

На этот вопрос ответила сама Жанна: страх перед костром.

До сих пор ее поддерживали не только исключительная сила духа и естественный оптимизм юности, отвергающий самую мысль о возможности близкой смерти, ее поддерживала также вера в свою счастливую судьбу. Эту веру Жанна черпала из собственного короткого, но богатого жизненного опыта. Ее судьба и впрямь была необыкновенной. В 17 (семнадцать!) лет она достигла того, о чем мечтала, осуществив самые, казалось бы, несбыточные планы. И именно поэтому она была уверена, что бог, избравший ее орудием своей воли, не допустит, чтобы она погибла, не завершив того, для чего была призвана. Она твердо верила в свое спасение - верила до самого последнего момента.

Но вот ее привезли на кладбище, окружили стражей, подняли над толпой, показали палача и начали читать приговор. Вся эта до мелочей продуманная процедура была рассчитана на то, чтобы вызвать у нее душевное потрясение и страх смерти.

Расчет оправдался. Никогда еще Жанна не чувствовала себя такой одинокой. Ее окружала враждебная толпа. Английские солдаты осыпали ее проклятиями и угрозами. Они вопили: «На костер ведьму!». В воздухе свистели камни.

Никогда еще смерть не казалась ей такой неотвратимой - неотвратимой и близкой. И только теперь она поняла, что чуда не произойдет, что никто не придет к ней на помощь и что она стоит перед выбором: отречься или умереть. И она отреклась.

От чего?

В официальном протоколе процесса мы находим грамоту, которую Жанна якобы собственноручно подписала на кладбище Сент-Уэн (Т, I, 389, 390). Это истинное, составленное по всей форме покаяние еретички, вероотступницы и колдуньи, в котором Жанна признавалась во всевозможных преступлениях против веры. Там говорилось, в частности, что она взялась за оружие с умыслом проливать людскую кровь. Документ многословный и торжественно-велеречивый: напечатанный убористым шрифтом, он занимает в последнем издании протокола процесса страницу с лишним (почти 50 строк).

Но вот что заявили членам комиссии по реабилитации Жанны очевидцы сцены отречения. Доктор медицины Гильом де Ла Шамбр (он лечил Жанну во время ее болезни): «Жанна прочла короткий текст, состоявший из 6-7 строчек на сложенном вдвое листе бумаги; я стоял так близко, что мог легко различить строчки и их расположение» (Q, II, 52). Секретарь инквизитора Никола Такель: «Я хорошо помню Жанну в момент, когда метр Жан Массье читал ей формулу отречения. В этой формуле было около 6 строк, написанных крупным почерком» (там же, 192). Асессор трибунала Пьер Мижье: «Чтение формулы отречения заняло столько же времени, сколько нужно для того, чтобы прочесть „Отче наш“» (там же, 132). И, наконец, сам судебный исполнитель Жан Массье: «[Проповедник]Эрар передал мне грамоту, чтобы прочесть ее Жанне. Я читал ее перед ней. Я помню, что в этой грамоте было сказано, что Жанна не будет впредь носить оружие, мужской костюм и прическу „в кружок“, не считая других пунктов, каковые я не припоминаю. Я утверждаю, что эта грамота содержала не более 8 строк! Я твердо знаю, что это не та грамота, которая помещена в протоколе процесса, ибо та, что помещена там, отличается от той, которую я прочел и которую Жанна подписала» (там же, 112).

Исследователи процесса Жанны д’Арк неоднократно пытались реконструировать подлинную формулу отречения. В последнее время утвердилось мнение, что эта формула содержится во французской рукописи протокола (так называемая Орлеанская рукопись). Прежде эту рукопись считали сокращенным переводом с официального латинского протокола, который в свою очередь представлял собой перевод с не дошедшего до нас первоначального французского текста. Новейшие же исследования доказали, что Орлеанская рукопись восходит непосредственно к первоисточнику. Содержащаяся в ней формула отречения действительно отличается от той, которая помещена в официальном латинском протоколе. Она намного короче формулы официального протокола и - что важнее всего - лишена тех откровенных политических инвектив, которыми извбилует формула официального протокола. Судя по ней, Жанна отрекалась от «голосов» и видений и обещала снять мужской костюм.