Страница 26 из 35
5 апреля суд одобрил и утвердил обвинительное заключение. С «Двенадцати статей» сняли копии, которые разослали многочисленным консультантам и экспертам. В сопроводительном письме Кошон и Леметр просили сообщить в наикратчайший срок мнение относительно содержащихся в обвинительном заключении показаний подсудимой: «Не противоречат ли эти показания или некоторые из них ортодоксальной вере, святому писанию, решениям святой римской церкви, одобренным этой церковью мнениям и каноническим законам; не являются ли они возмутительными, дерзкими, преступными, посягающими на общий порядок, оскорбительными, враждебными добрым нравам или как-нибудь иначе неблаговидными, и можно ли на основе названных статей вынести приговор по делу веры?» (Т, I, 289, 290). Сама постановка вопроса допускала возможность только утвердительного ответа; консультантам оставалось лишь выбрать любые из предложенных определений. Так они и поступили.
Не прошло и двух недель, как трибунал получил более 40 экспертных заключений. За осуждение подсудимой высказались 2 епископа, 3 аббата, 18 докторов богословия, 4 доктора канонического права, 8 бакалавров-теологов и 11 лиценциатов-правоведов. Обвинение поддержали руанский капитул и коллегия адвокатов архиепископского суда. В том, что этот многоголосый хор провозгласил анафему Жанне, не было, конечно, ничего удивительного: копии «Двенадцати статей» рассылались тем, кто полностью зависел от английской администрации и ревностно служил оккупантам.
Оставалось услышать решающее слово. Его должен был произнести Парижский университет - самое авторитетное учреждение французской церкви, оплот теологии, гонитель ереси. В середине апреля четыре члена университетской делегации во главе с Бопером отправились в Париж, чтобы привезти оттуда заключение Сорбонны.
«Двенадцать статей» стали, таким образом, предметом широкого обсуждения. И только одно заинтересованное лицо ничего не знало об их содержании. Суд не счел нужным ознакомить с обвинительным заключением саму подсудимую. От Жанны скрыли текст этого важнейшего документа.
Грубое нарушение процессуальных норм судопроизводства? Разумеется. Но не первое и далеко не последнее. На этом суде элементарные понятия законности попирались буквально на каждом шагу.
Процесс вступил в заключительную стадию.
Теперь перед судьями встала новая задача: заставить Жанну отречься от своих «грехов». Причем отречься публично. Это должно было, по замыслу организаторов процесса, окончательно развенчать Деву в глазах ее религиозных современников.
В ход пустили все средства. Сначала - «милосердные увещевания».
В середине апреля Жанна тяжело заболела. Думали, что она не выживет. Но и болезнь не избавила девушку от визитов судей и настойчивых попыток принудить ее покориться воле церкви и определению трибунала, который эту церковь представляет. 18 апреля в камеру явился Кошон в сопровождении большой группы асессоров.
„Я больна и, кажется, смертельно, -записывает секретарь слова Жанны. - Если бог желает оказать мне последнюю милость, то прошу вас принять мою исповедь, дать мне причастие и похоронить в освященной земле“. На это ей было сказано: „Если хотите приобщиться к таинствам церкви, покоритесь ей, как добрая католичка». Ответила: „Я ничего не могу сейчас сказать“. Тогда ей было сказано, что если она боится за свою жизнь, то тем более должна искупить грехи; не подчинившись же церкви, она не имеет права требовать у нее чего бы то ни было. Ответила: „Если я умру в тюрьме, то, надеюсь, вы похороните мое тело в освященной земле“ (т. е. на христианском кладбище, - В.Р.)» (Т, I, 329, 330). Больше от нее ничего не удалось добиться.
Смерть Жанны от болезни не входила в планы организаторов процесса. Уорвик распорядился послать за врачами.
«Позаботьтесь о больной, как следует, - сказал он им. - Ни за что на свете король не хотел бы, чтобы она умерла естественной смертью. Она ему дорого стоила, и он желает, чтобы она погибла от руки правосудия. Ее нужно сжечь. Сделайте же все необходимое, заботливо ухаживайте за ней и постарайтесь ее вылечить».
Осмотрев больную, врачи нашли у нее лихорадку и предложили пустить кровь.
«Никаких кровопусканий, - заявил Уорвик. -Девчонка хитра и может убить себя» (Q, III, 54). Кровь все же пустили, и Жанна выздоровела.
Едва она оправилась от болезни, как ее привели в малый зал Буврейского замка, где собралось 65 асессоров. Это было самое многолюдное заседание трибунала за все время процесса. Увещевать подсудимую поручили нормандскому прелату Жану де Кастильону. Жанна снова услышала ...откровения... дьявольские козни... мужской костюм... гордыня... «Милосердное» увещевание закончилось прямой угрозой:
- Если вы не доверитесь церкви и будете упорствовать, вас сожгут как еретичку.
- Мне нечего вам сказать. Когда я увижу костер, то и тогда повторю лишь то, что уже говорила.
9 мая Жанну привели в застенок, показали орудия пыток и вновь предложили отречься.
- Поистине вы можете вывернуть мне члены и даже убить меня, но я не скажу ничего другого. А если и скажу, тo потом заявлю во всеуслышание, что вы заставили меня говорить насильно» (Т, I, 349).
12 мая Кошон вызвал к себе нескольких асессоров и поставил перед ними вопрос, применить ли к подсудимой пытку. Десять советников высказались против, мотивируя тем, что «не следует давать повода для клеветы на безупречно проведенный процесс» (Т, I, 351). Трое настаивали на пытке. Среди них был метр Никола Луазелер, который заявил, что пытка кажется ему лучшим средством врачевания души Жанны. Но председатель трибунала присоединился к мнению большинства, и от пытки отказались.
14 мая Парижский университет на специальном заседании утвердил заключение факультетов теологии и канонического права по делу Жанны. Оба факультета квалифицировали «преступления» Жанны как ересь и ведовство. Сообщив это определение руанскому трибуналу, университет направил письмо Генриху VI, умоляя короля распорядиться, «чтобы это дело было бы срочно доведено правосудием до конца, ибо промедление и оттяжки здесь очень опасны, а отменное наказание крайне необходимо для того, чтобы вернуть народ, который сия женщина ввела в великий соблазн, на путь истинного и святого учения» (Т, I,356).
Решающее слово было произнесено.
23 мая Жанну ознакомили с определением университета и снова (в четвертый раз) предложили отречься.
- Когда меня осудят и я увижу костер и палача, готового поджечь его, и даже когда я буду в огне, то и тогда я не скажу ничего, кроме того, что уже говорила на суде. И с этим умру.
Председатель трибунала объявляет слушание дела оконченным. Вынесение приговора назначено на завтра.
В четверг 24 мая, рано утром, Жанну под сильной охраной привезли на кладбище аббатства Сент-Уэн. За ночь там соорудили два помоста - один большой, другой поменьше.
На большом помосте разместились судьи, асессоры и именитые гости, приглашенные присутствовать на церемонии оглашения Приговора. Среди них был сам Генри Бофор, кардинал Винчестерский.
Жанна поднялась на малый помост и стала рядом с проповедником, которому предстояло обратиться к ней с последним увещеванием. Среди членов суда не было недостатка в искусных риторах. Но Кошон предпочел пригласить странствующего проповедника Гильома Эрара; предполагалось, что слова незнакомого священника произведут на подсудимую большее впечатление, нежели речи человека, которого она видела на судейской скамье. Там же находились секретари трибунала и судебный исполнитель Жан Массье.,
Толпа горожан заполнила площадку между помостами, а поодаль стояла тележка палача, готовая отвезти осужденную к месту казни.
Темой проповеди метр Эрар взял текст из евангелия от Иоанна: «Лоза не может приносить плоды, если она отделена от виноградника». По словам официального протокола процесса, он «торжественно» развил эту тему, подчеркнув, что своими многочисленными заблуждениями и пагубными деяниями подсудимая поставила себя вне церкви - истинного вертограда божьего, насаженного рукой Христа. Покончив с Жанной, проповедник перешел к Карлу VII: