Большие расстояния

— Мы будем военными моряками, как наш отец, — поправлял я. — Вот поедем в Москву… а Москва самый красивый город на свете! А потом…

Особенно привязался Жунь к маме. Он просто жить без нее не мог и в свободную минуту норовил удрать в госпиталь. Иногда мне думалось, что она относится к брату даже сердечнее, чем ко мне. Отец очень часто задумчиво смотрел на нас и тихо говорил:

— Что-то из вас получится, когда вы возмужаете?

Он вкладывал свой смысл в эти слова, но нам непонятны были его заботы. Мы-то наверное знали, что будем моряками, а остальное нас не интересовало. Мы не подозревали, что день нашей разлуки близок.

Оба повзрослели, вытянулись, играли в теннис и одевались несколько даже франтовато. Жунь всегда был весел, приветлив и тоже мечтал о морской службе и о поездке в Москву.

— Хотя бы одним глазком взглянуть на этот город, а потом уж можно навсегда уйти в море, — говорил он. — Я сплю и вижу на себе бескозырку…

Очень хорошо было по вечерам. Все усаживались за большой стол, неторопливо пили душистый китайский чай. Мать что-нибудь вышивала, а отец начинал рассказывать. У него был неистощимый запас всяких историй. Служил он в холодных северных морях и на юге, прошел через всю войну.

— Морские пограничники — это, друзья, самые выносливые и закаленные люди, — произносил он, прищуриваясь. — Скажем, на сигнальной мачте предупреждение: «Выход в море воспрещен — ожидается шторм!» Суденышки жмутся к пирсу, а пограничный катерок ноль внимания на такое предупреждение: у него — служба, и он, рискуя, уходит в море. Так вот, служил на нашем корабле этакий невзрачный на вид матросик…

И начиналось повествование о необыкновенных подвигах этого матросика, о всяких хитростях нарушителей морской границы, о кровавых схватках с врагом. Фантазия уносила нас далеко-далеко от Порт-Артура, от нашего маленького домика; открывался совсем неведомый мир сильных мужественных людей.

…Тот день, о котором я хочу рассказать, выдался на редкость светлым. Пришел отец и сказал, что мы уезжаем на родину. Да, все так просто вышло. От радости я даже подпрыгнул, закружился по комнате, повалил Жуня на диван:

— Едем, едем! В Москву едем… Вот увидишь, какой это город.

Но Жунь слушал меня угрюмо. Мать и отец почему-то тоже в последние дни ходили невесёлые. Вскоре я узнал причину. Мне удалось совершенно случайно подслушать разговор родителей с Жунем.

Они сидели за столом в гостиной. Я видел только склоненную голову брата, его спутавшиеся иссиня-черные волосы.

— Ты думал три дня, Жунь, — сказал отец. — Ты уже взрослый и вправе решать такие дела. Теперь мы с мамой ждем ответа…

Последовала очень долгая пауза. Потом Жунь глухим голосом произнес:

— Я очень люблю вас всех, и мне сейчас тяжело… Я много-много думал… И вот так решил: я останусь здесь… Ведь здесь моя родина. Я не могу уехать отсюда…

Ответ Жуня поразил меня. Я не стал больше слушать, кинулся на кровать и зарылся лицом в подушку. Я не мог понять, почему же, почему он отказался ехать с нами? Тысячи упреков готовы были сорваться с моих губ, но я ничего не сказал Жуню. Все последние дни мама втихомолку плакала, а Жунь, с потемневшим лицом, совершенно больной и разбитый, помогал нам укладывать чемоданы.

— Как же ты думаешь жить, сынок? Ведь ты один, совершенно один, — спрашивала она.

— Не плачь, мама, не плачь, — утешал Жунь. — Все будет хорошо. Я уже подыскал себе работу в порту. Могу вернуться в Чэньцзяцунь — меня приглашали в рыболовецкую бригаду. А потом, ведь мне скоро в армию… Все будет хорошо, очень хорошо. Ты только не плачь…

У меня сердце разрывалось от этих слов. Теперь я уже с болью и страхом ждал дня отъезда. Мне все еще не верилось, что я уеду, а Жунь останется здесь. Мы больше не будем сидеть за этим вот большим столом в теплые синие вечера, не будем вместе взбираться на гору Байюньшань. Жунь один станет бродить по берегу Желтого моря. Он будет следить за шумными чайками и думать, что, может быть, хотя бы одна из них полетит к далекому северу…

Уже на вокзале Жунь протянул мне небольшую коробку.

— Вот вырезал твоим ножом тебе на память, — сказал он.

Я открыл коробку. В ней увидел маленькую яхту, искусно вырезанную из черного дерева.

Это были последние минуты. А потом поезд тронулся с места, и сопки Порт-Артура поплыли назад. Я смотрел в окно. Жунь еще долго стоял на перроне и махал рукой…

Позже я узнал, что Жуня взяли служить на флот. Исполнилась и моя мечта — я стал моряком. Остальное тебе известно.

Но с тех пор какая-то неясная тоска завладела мною. Не было дня, чтобы я не вспоминал своего китайского брата. Мне хотелось сделать что-то такое необыкновенное, чтобы весть о моих делах дошла и до него. Но, как знаешь, я сделал только то, что делали другие. Правда, в каждое, самое маленькое, поручение я вкладывал всего себя, никогда не жалел себя…

Я стал очень внимательно следить за газетами. Все, что рассказывалось о Китае, теперь в какой-то мере касалось меня и Лю Жунь-шэна.

Мой брат… Где он? Чем занят, как служит?

И вот совсем недавно я получил письмо от отца. Впрочем, и без этого в газетах описан подвиг Лю Жунь-шэна. Катер, на котором он служил, находился у одного из прибрежных островов в Южно-Китайском море. Четыре катера чанкайшистов напали на него под покровом темноты. Три часа длился неравный бой. Истекая кровью, Жунь и его товарищи до последней возможности отбивались от врагов. Помощь подоспела тогда, когда Жунь уже был тяжело ранен. И больше ничего я не знаю о нем…

Кравцов снова затягивается горьковатым дымом, смотрит куда-то поверх моей головы: — Понимаешь, друже Иван… Я все еще не теряю надежды… Мне кажется, что он жив. Он ведь не может умереть просто так… Мы еще не сделали всего… Рано или поздно мы еще должны с ним встретиться. Я послал запрос. И вот теперь жду… День за днем буду ждать… А к вам в Заволжье я не поеду. Я, как гагара, — не могу ходить по земле. Я умру без моря… Оно для меня, друже Иван, жизнь, смысл жизни. Оно для меня все. Я люблю его и чувствую. Оно для меня живое…

Я молча слушаю горячие, сбивчивые слова моего друга Сергея Кравцова. История, которую он рассказал, потрясла меня. Я никогда не подозревал, что он умеет так сильно чувствовать и любить. Я думаю о судьбе Лю Жунь-шэна, далекого китайского юноши. Как бы мне хотелось, чтобы Сергей получил весточку оттуда! Пусть ждет… Не всегда в жизни все получается складно. Но ведь на то она и жизнь. И, может быть, будет день, когда наш почтальон Суриков вручит Сергею письмо с красивой экзотической маркой. Этот день станет радостным и для всех нас… Он там, а мы здесь. Теплое Южно-Китайское море, лазоревые дали… А в Заполярье скоро зашумит пурга. Мы на разных концах земли, разные границы, но думы и заботы у нас одни. Есть в этом что-то почти символическое…

Гаснет солнце. Сопки в морозном тумане. А над темным грохочущим морем далеко-далеко начинает свою таинственную игру полярное сияние. Со стороны бревенчатых домиков с уютными желтыми квадратами окон доносятся слова любимой песни Сергея Кравцова:

Небо тоже еще не замерло совсем: с жалобными криками улетают на юг гуси. Вот вымахнул из-за чернеющей скалы одинокий поморник. Он тоже улетит туда, на юг. Может быть, он увидит Южно-Китайское море, те солнечные края, где живет брат русского матроса Сергея Кравцова — китайский моряк Лю Жунь-шэн.

Рига.

ЦЗИНЬ ЦЮ — ЗОЛОТАЯ ОСЕНЬ

Когда я вспоминаю девушку Цзинь Цю, перед глазами встают скалистые кряжи Большого Хингана, узкие горные тропы и мрачные ущелья…

Август 1945 года… Это был стремительный бросок нашего передового отряда. Нещадно палило жгучее солнце. Орудия приходилось втягивать на крутые ребристые склоны на стальных тросах.