Избранное

ЧЕРЕЗ ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ

В костюме васильковом, в жилете голубом С Сережей Васюковым (о нем скажу потом) На улице эстонской, у баров и кафе С прическою тифозной на смутной голове Он шел в начале лета пятнадцать лет назад, Заглядываясь в бледнопылающий закат. Чуть сзади шла подруга (о ней скажу сейчас). Карабкалась по трубам, что капля в ватерпас, Над мелким горизонтом янтарная луна. И в хаки гарнизонном, чернява и бледна, Пока еще невеста, хозяйка дел и слов, Всезнайка и невеста, и первая любовь; Ступая резковато на острых каблуках, Ты здесь прошла когда-то, изрядно обругав Сережу Васюкова за пошлый вкус в кино… …В костюме васильковом! Пятнадцать лет! Давно! Мы шли втроем по Виру. Теперь иду один, Но вижу ту квартиру, те этикетки вин. …На Каннском фестивале Сережа Васюков Стоит на пьедестале из премий и венков. Средь блочного комфорта окраинной Москвы Горит ее конфорка, разбросаны носки. Играют в детской дети, чья чужеродна кровь. А Таллинн на рассвете как первая любовь Среди бессонной ночи пятнадцать лет назад… Но жизнь еще короче и сшита наугад!

ПОДПИСЬ К РАЗОРВАННОМУ ПОРТРЕТУ

Глядя на краны, речные трамваи, Парусники, сухогрузы, моторки, Я и тебя и тебя вспоминаю, Помню, как стало легко без мотовки, Лгуньи, притворщицы, неженки, злюки, Преобразившей Васильевский остров В землю свиданья и гавань разлуки. Вздох облегченья и бешенства воздух… Годы тебя не украсили тенью, Алой помадой по розовой коже. Я тебя помню в слезах нетерпенья. О, не меняйся! И сам я такой же! Я с высоты этой многоэтажной Вижу не только залив и заводы, Мне открывается хронос протяжный И выставляет ушедшие годы. Вижу я комнат чудное убранство: Фотопортреты, букеты, флаконы. Все, что мы делали, было напрасно — Нам не оплатят ни дни, ни прогоны. Глядя отсюда, не жаль позолоты Зимнему дню, что смеркается рано. Выжили только одни разговоры, Словно за пазухой у Эккермана. Как ты похожа лицом-циферблатом, Прыткая муза истории Клио, На эту девочку с вычурным бантом, Жившую столь исступленно и криво В скомканном времени, в доме нечистом, В неразберихе надсады и дрожи. Ключик полночный, кольцо с аметистом, Туфли единственные, и все же Даже вино, что всегда наготове, Даже с гусиною кожицей эрос Предпочитала законной любови, Вечно впадая то в ярость, то в ересь. Если вглядеться в последнюю темень, Свет ночника вырывает из мрака Бешеной нежности высшую степень, — В жизни, как в письмах, помарки с размаха.

СОСЕД КОТОВ

В коммунальной квартире жил сосед Котов, Расторопный мужчина без пальца. Эту комнату слева он отсудил у кого-то, Он судился, тот умер, а Котов остался. Каждый вечер на кухне публично он мыл ноги И толковал сообщенья из вечерней газеты «Известия», А из тех, кто варили, стирали и слушали, многие Задавали вопросы — все Котову было известно. Редко он напивался. Всегда в одиночку и лазил. Было слышно и страшно, куда-то он лазил ночами. Доставал непонятные и одинокие вазы, Пел частушки, давил черепки с голубыми мечами. Он сидел на балконе и вниз, улыбаясь, ругался, Курил и сбрасывал пепел на головы проходящих. Писем не получал, телеграмм и квитанций пугался И отдельно прибил — «А. М. КОТОВ» — почтовый ящик. Летом я переехал. Меня остановят и скажут: «Слушай, Котова помнишь? Так вот он убийца, Или вор, или тайный агент». Я поверю, мной нажит Темный след неприязни. За Котова нечем вступиться. За фанерной стеной он остался неясен до жути. Что он прятал? И как за него заступиться? Впрочем, как-то я видел: из лучшей саксонской посуды На балконе у Котова пили приблудные птицы.

О СОПРОМАТЕ

Я был студентом — сессия, зачет, железные основы сопромата. Кто понимает в этом — не сочтет за чепуху рассказ стипендиата. Да, было важно триста тех рублей мне получать. И потому отважно я поступил, когда среди друзей пошел к Неве, не выдержав соблазна. Глаза слепил адмиралтейский шпиль, горел зачет — я с этим быстро свыкся. «Так ты готов?» — но я не находил разгадки, прислоняясь возле сфинкса. Буксир тащился к пристани с баржой, речной трамвай проплыл два раза мимо. Над городом томился день большой, и были рядом Леня, Леша, Дима. И столько невской молодой воды, такой запас столетья и здоровья, что никакой не виделось беды потратить день один на пустословье. «Ну, что же?» — «Начинается…» — «Как раз…» — «Вот через год…» — «Но это слишком долго!» — «Как надо жить?..» — «Тайком ли, напоказ?» — «И сколько сделать — столько или столько?» Мы уходили по теченью вниз и шли назад, касаясь парапетов, я думаю, что тот фиванский сфинкс нам задавал вопросы без ответов.