Страница 18 из 42
Мне всегда казалось, что откровенно проявлять нежные чувства прилюдно - верх неприличия. Элементарная распущенность. Впрочем, в последнее время много разговоров ходило о сексуальной революции. Должно быть, в нашей стране она потихоньку лезла из подполья, стремясь расцвести на свободе махровым цветом. И в моём подъезде в том числе. Фу-у-у, глаза бы не смотрели. Они, к прискорбию, смотрели только туда.
Я иногда застревала ненадолго среди ребят, так, поболтать, послушать свежие анекдоты, поспорить на политические темы, которые всё требовательней вторгались в нашу жизнь. Чаще же устало шла мимо, перекинувшись парой общих фраз со сливками общества. Логинову и Танечке, всегда сидевшим отдельно, бросала:
- Привет, камарадос.
- Привет, привет, - мельком взглядывала на меня Лаврова, на секунду отрываясь от журчания с Серёгой.
- Всё грызёшь гранит науки? - вместо приветствия дежурно шутил Логинов. - Зубы не сточила?
- Покусать при случае способна, - отбрёхивалась я, не оборачиваясь. Для чего оборачиваться? Что я там нового обнаружу, у себя за спиной?
Воронин в лестничных посиделках не участвовал. Тоже ходил на курсы, посещал репетиторов. Готовился поступать в МГИМО. Мы проводили с ним вечер субботы: играли в шахматы, смотрели видак, слушали музыку. Вечер воскресенья у меня уходил на общение со старой дворовой компанией. Только, к сожалению, новые интересные идеи не возникали ни у парней, ни у меня.
Казалось бы, всё успокоилось, вошло в определённую колею. Все счастливы и довольны. Ну, растущая горечь в моей душе - это никого не касалось. Я ни с кем не делилась, молча носила её в себе, тяжко перебаливая. Рано или поздно должна же я была выздороветь, вернуться к нормальной жизни, в которой всё ясно и просто?
* * *
Теперь, спустя много лет, я, наверное, могу объяснить те события по-другому. Мы много потом друг другу рассказывали, делились сведениями: Серёжа, парни, я. Из пригоршен "смальты" восстанавливали мозаичное полотно той нашей жизни. Чем ещё нам было заниматься после нешуточных передряг? Только путём раскаяния и честных признаний расчищать путь к будущему.
Много вскрылось разного, о чём я и не подозревала. Подтвердились и некоторые подозрения. Ах, до чего Воронин был прав в отношении Лавровой. Действительно, редкой мерзости натура. А Шурик был прав в отношении Воронина, которого я не смогла раскусить вовремя и поплатилась за свою близорукость. Да все мы слишком верили глазам и не доверяли сердцу.
* * *
Иногда у меня возникало ощущение, что за моей спиной постоянно происходят события, касающиеся меня непосредственно, и о которых я, по мнению людей причастных, знать не должна. Иными словами, интриги. Понять смысл закулисных действий, не наблюдая самих действий, невозможно. Я самих действий не видела, сталкивалась с их результатами. Объяснить происходящее иначе, как чьими-то интригами, не получалось. Обстановка вокруг меня слишком часто менялась то в "плюс", то в "минус".
Началась зима. Вполне себе симпатичная, пушистая из-за частых снегопадов, с приятным морозцем и глубокой синевы вечерами. Мои одноклассники несколько раз без меня ездили на каток в парк Горького, хотя раньше без меня туда вообще не ездили. Обычно я уговаривала всех составить мне компанию. Зато меня позвали на подпольную вечеринку, откуда пришлось быстро линять - слишком много выпивки, слишком много неприкрытой распущенности. Пир времён Калигулы. Стоило вспомнить реакцию одноклассников на известие о моём участии в памятной дегустации ликёров. Те, кто тогда брезгливо поджимал губы, смотрел с осуждением, сейчас вели себя гораздо хуже. Лицемеры поганые. Сам собой напрашивался вывод: бьют не за воровство, за то, что на нём попался. А и поделом. Умей вертеться, умей создавать видимость приличий. На воротах взрослой жизни следовало бы разместить надпись "Оставь наивность, всяк сюда входящий". Или лучше употребить слово "невинность"? Мне такая взрослая жизнь не нравилась, хоть убей, полезней в стороне держаться. Я сделала очередную зарубочку в памяти для будущих времён.
На классном огоньке у меня случился непредвиденный взрыв популярности. Воронин замучился оттирать в сторону парней, наперебой твердивших о моей сексапильности. Сроду такого ажиотажа вокруг моей скромной персоны не возникало. Мальчики думали, что искренно радуют девушку крутым комплиментом. Замена человеческой привлекательности на исключительно постельную лично мне радости не приносила. Неужели отношения полов главное содержание взрослой жизни? Неужели нет более существенных интересов? С ума все посходили, что ли? И Воронин туда же. Он боялся, я приму восторги парней за чистую монету и зазнаюсь. По его твёрдому убеждению, вешать мне на уши лапшу фразами типа "ты секси, детка", имел право он один.
Что уж вовсе показалось странным и удивительным после коллективного протягивания жадных ручек - никто на третий день зимних каникул не пришёл ко мне на день рождения.
Мы со Славкой вдвоём просидели за столом, накрытым на двадцать персон, выпили почти всё шампанское. Предки благородно свалили к знакомым до поздней ночи. Пусть молодёжь веселится без присмотра. Кому веселиться? Кому? Явно перебрав с горя шампанского, я с трудом удерживалась от пьяных слёз. Лучше бы родители остались дома. Отметили бы мои семнадцать лет вчетвером. Всё приятней, чем вдвоём со Славкой, которого ситуация, по всей видимости, вполне устраивала. Он прямо-таки светился от удовольствия.
После очередного глотка шампанского мне конкретно поплохело: в голове мутилось, к горлу подкатывала дурнота. Воронин предложил прогуляться, проветрить головы.
На улице стало легче. Сумерки, расцвеченные фонарями и разноцветными окнами, чистый холодный воздух, скрипящий под ногами снег. Хорошо! Дурнота прошла. Опьянение, увы, задержалось, хозяйничая в организме всё уверенней. Тело приказов не слушалось, вытворяло, бог знает, что, и я попросилась домой. Диван, на котором можно с комфортом пристроить кружащуюся голову, непослушные руки-ноги, манил необыкновенно. Да и надо же причаститься сметанным тортом, испечённым мамой по новому рецепту. Неплохо бы свечи на счастье задуть. А то у меня с ним, со счастьем, проблематично.
В голове всё плыло, руки и ноги ватные. Чтоб когда ещё столько шампанского... Под дулом пистолета, не иначе!
В подъезде, против обыкновения, никого не было. Это показалось прекрасным. Ни одного свидетеля моего позора, моего унижения - проигнорированная обществом именинница. Поэтому я не стала возражать, когда Воронин не пустил меня домой, задержал этажом ниже. Да я и не могла возражать, слишком была пьяна, ничего не видела, не понимала. Думала, покурим с ним на лестнице, поболтаем. А он прислонил меня к стене, наклонился к моему лицу.
- Отстань, Славка, ты пьян, - бормотала я, слабо уворачиваясь, когда он полез с поцелуями. До того я ни с кем не целовалась и не планировала в ближайшем будущем. Мне, в принципе, все эти сладкие страсти-мордасти опротивели за пару последних месяцев. Воронин считал иначе и повёл себя весьма решительно.
И без того плохо соображающая, от первого глубокого поцелуя, вырванного силой, я вообще лишилась способности что-либо понимать. Напала сонливость, веки отяжелели. Не, ну так ничего, терпеть его губы можно. Воронин, по ходу, соображал ещё меньше меня. Увлёкся лизанием. Расстегнул на мне пальто. Целуя в шею, никак не мог справиться с пуговицами, расстёгивая блузку. У него оказались слишком смелые и наглые руки. Дать бы по ним хорошенько. К прискорбию, сил на благое действие у меня не обнаружилось.
Почему интимом стоит заниматься в подъезде? Воронин не дотерпел? Ну, пусть. Логинову-то меня не надо, у него Танечка есть. А я тогда буду у Славки. В качестве трофея. Приблизительно так работали проспиртованные мозги, оправдывая предающее свою хозяйку тело. Славка честно боролся за меня, и теперь получит свой приз. Иначе, зачем он из-за меня мучается морально и физически? Ведь именно о нестерпимых физических муках любви неверным языком он плёл мне, путаясь в застёжках блузки, которая так в своё время понравилась Логинову, и закрывая рот очередным затяжным поцелуем.