Страница 96 из 100
В Баянтумене, состоящем из нескольких десятков домов, прилепившихся к берегу Керулена, и сотни юрт, найти работу было трудно; опустившиеся колчаковцы, чтоб не умереть от голода, промышляли воровством. Их ненавидели и боялись. Они угоняли овец, воровали коней, грабили китайские лавчонки.
Дацан стоял на холме, отсюда можно было наблюдать, что происходит в городке.
— Мне жаль этих людей, — сказал настоятелю монастыря Лут-Очиру японец Кодама. — Когда ваше святейшество изволили присутствовать на богослужении, сюда пришел один из этих бродяг, стал предлагать свои услуги. Когда я спросил, что он умеет, признался: он бывший офицер, теперь вынужден скрываться в Ульдзе, где его знают под кличкой «плотник Петр». «Я научился немного плотничать, — сказал он, — и если требуется что починить в дацане…» Разумеется, я его прогнал.
Его святейшество Лут-Очир подумал, что в дацане нашлась бы работа для плотника, так как заполучить плотника не так-то легко, но промолчал. Сейчас, когда готовилось свержение народной власти и в заговор были вовлечены все восточные монастыри, следовало думать о главном: как бы заговор не был раскрыт Государственной внутренней охраной еще до начала выступления.
Но, судя по всему, японец продолжал раздумывать над утренней встречей. Он сказал:
— Эти люди — такие же враги народной власти, как и все мы. Я прощупал того офицера с рубанком и топором. Он, оказывается, был в дружеских отношениях с бароном Унгерном, но сделал вид, будто меня не узнал. Все, что он рассказывал о бароне, даже некие интимные стороны поведения, не вызывает сомнения: он в самом деле близко знал барона. Он признался, что голоден, и попросил, как это у них принято, «в долг» немного денег. Денег я ему не дал, но сказал — пусть наведается вечером: возможно, найдется работа.
— Он мог бы починить кое-какие жилые постройки, — отозвался равнодушно Лут-Очир, прикрывая глаза.
Японец с нескрываемым презрением взглянул на тупого настоятеля.
— Скоро вы станете духовным и светским владыкой Монголии, — сказал он резко, — и пусть мелкие мирские заботы не отвлекают вас. Офицер, как я догадываюсь, скверный плотник. Но, судя по выправке, он хороший военный. Пусть возглавит отряд из бывших белых офицеров и нижних чинов! Он может стать вашим ударным отрядом. Ваши монахи и князья много болтают, а воевать не умеют.
Лут-Очир широко открыл глаза.
— Пригласите этого бродягу ко мне.
— Разумнее будет, если мой разговор состоится с ним с глазу на глаз.
Настоятель облегченно вздохнул.
— Вам виднее, господин полковник.
Баянтумен стоял на голой и гладкой, как стол, равнине. Керулен в этих местах можно было перейти вброд. Иногда случались пыльные бури, и они бушевали неделями. Такая буря разразилась и в этот день. Кодаме все русские казались ленивыми, и он решил, что в такую погоду, да еще вечером, русский не придет. Подготовка восстания шла вяло. Кодама то и дело наведывался в Халхин-Сумэ, Булан-Дэрэс, Адаг-Дулан, что было сопряжено с большой опасностью, подталкивал руководителей к действиям. Подготовка к восстанию началась еще в прошлом году, кое-что уже делалось: убивали активистов, захватывали автофургоны с товарами. Но требовался широкий открытый мятеж.
Кодама беспокоился, что до октября выступить не удастся. А выступить следовало, так как скоро начнет работу съезд Монгольской народно-революционной партии, и его решения, конечно же, будут в пользу беднейших слоев населения.
Офицер, назвавшийся штабс-капитаном Ереминым, пришел. На этот раз без топора и рубанка. Прежде чем начать разговор, Кодама накормил его. Наблюдая за тем, как ест этот человек, он, опытный разведчик, пытался разгадать: уж не подослан ли Щетинкиным?
— Вам знакомо имя Щетинкина? — спросил он неожиданно. Человек, не выпуская из рук кусок баранины и продолжая жевать, утвердительно закивал. Наконец, закончив еду, сказал:
— Я слышал о нем, но лично встречаться не приходилось. Лютый и хитрый. Когда нас разбили у Гусиного озера, я со своим эскадроном с трудом прорвался в Монголию, но соединиться с Романом Федоровичем так и не удалось. Каждый спасал свою шкуру… — Он судорожно затянулся дымом сигареты, которую предложил Кодама.
— Как думаете жить дальше?
— Не знаю. Один или с другими, такими же, как я, неприкаянными, буду пробиваться в Маньчжурию, к атаману Семенову. Мечтал немного подзаработать. Да где уж… Не подыхать же тут! Земледельца из меня не получилось. Брюкву от тыквы не могу отличить. Пытался удить в Керулене — тут одни сомы, а я ими брезгую.
— Я послал в Ульдзю надежного человека: он наведет о вас справки. Не обижайтесь…
Петр удивленно вскинул глаза.
— А я и не обижаюсь. Только зачем все это?
— У вас есть тут люди, которые вас знают с той поры?
— Да их целый табун! Буряты, русские…
— Они могут нанести мне визит?
— Ну, если их собрать в одну кучу… — неуверенно отвечал Петр, наморщив лоб.
— Мне ваше лицо показалось очень знакомым, — пристально вглядываясь в черты Петра, тихо произнес Кодама. — Где мы могли встречаться?
— У меня на лица плохая память. Если вспомните, скажите мне.
Эх, было бы время на размышления, Кодама вывернул бы этого русского наизнанку! Но времени не было. Если он приведет сюда людей, которые его знали в ту пору, бывших колчаковских офицеров и белобурят, тогда можно будет ему довериться… А если не приведет?
А что, если самому наведаться в эту Ульдзю и разведать кое-что? Шаг, разумеется, крайне рискованный. Кодама вовсе не сомневался, что этот человек именно тот, за кого себя выдает. Но промах обошелся бы слишком дорого.
После некоторых размышлений Кодама сказал русскому:
— Какое-то время вам придется погостить у нас.
Гость даже глазом не повел.
— Спасибо за приют, мне ведь в такой буран и голову преклонить негде. Прикажите своим людям принести мои рубанок и топор — я их припрятал тут неподалеку.
Кодама смахнул невольную улыбку.
— Инструменты вам больше не потребуются.
— Ну и слава богу. Плотник-то я, признаться, липовый.
Его поместили в каморку внутри храма, за стеной, Тут стояли все те же бронзовые статуи устрашающих богов, горели свечи. Он не сомневался, что у дверей выставлены часовые. Да и не пытался бежать, искать лазейку. Все пока шло так, как они с Чимидом и предполагали. Улегся на войлок и спокойно заснул.
Труднее в это время приходилось агенту Мурасаки, отправившемуся в Ульдзю навести справки о «плотнике Петре».
В Ульдзе не было пыльной бури, здесь ярко сияло солнце, в желтовато-прозрачной реке плавали рыбы, на лугу паслись коровы и хайныки. Идиллия…
Мурасаки, выдав себя за сына лавочника из Баянтумена, некоего Фына, говорил, что приехал заключить контракт с жителями Ульдзи на поставку овощей в лавку отца. Заодно он передавал всем приветы от «плотника Петра», выведывал, нет ли тут его близких друзей.
Подошли трое, завернули Мурасаки руки за спину, вытащили из его потайного кармана бельгийский пистолет.
— Сейчас опасно в дороге… — оправдывался он.
— Ну, ты, шелудивая японская собака, — сказал Чимид, — назови всех заговорщиков!.. Не назовешь — петлю на шею!
Мурасаки мог считаться храбрым офицером, но, оказывается, сотрудникам внутренней охраны все известно; они знали даже, где находится Кодама. Всякое запирательство могло стоить жизни. Монголы с ним не церемонились, не угощали чаем и печеньем, не давали никаких обещаний, чтоб выведать имена. «Будешь запираться — повесим!»
И он предал всех. Почему он должен доставать жемчуг со дна моря для того же Кодамы или расплывшегося, как медуза на воде, настоятеля Лут-Очира? Есть мудрая наука спасти свою жизнь подчинением…
…Кодама рассчитывал, что его посланец в Ульдзю Мурасаки вернется в дацан денька через два. Чимид проявил оперативность. Этой же ночью, пока бушевала пыльная буря, его конники окружили монастырь, без всякого труда разоружили внутреннюю охрану. Лут-Очир был схвачен и, на основании показаний японца Мурасаки, заключен под стражу. В тот чулан с бронзовыми статуями, где находился недавно Щетинкин, посадили Кодаму. Той же ночью японца и настоятеля допросили и под надежным конвоем отправили в Улан-Батор.