Страница 30 из 100
Любимой актрисой Кати была Вера Комиссаржевская. Поиски новых форм столкнули однажды Комиссаржевскую с Мейерхольдом. Но они быстро расстались. Комиссаржевская отказалась от него как режиссера своего театра. Она считала, что путь, избранный Мейерхольдом, в дальнейшем развитии приведет к театру марионеток.
«Жизнь начинается там, где начинается искание правды; где она кончается, прекращается жизнь», — писала она.
Не раз приезжали в их институт на собеседование Константин Сергеевич Станиславский, Василий Иванович Качалов, гастролировавшие в Пушкинском театре.
Однажды среди примелькавшейся уже компании Катя увидела незнакомца. Он сразу приковал к себе ее внимание. Чувствовалась в нем какая-то значительность и несомненная индивидуальность. Его лицо дышало уверенностью, а серо-голубые глаза под смелым взмахом бровей были проницательны и умны. Его привел знакомый ей писатель из МОДПИКа.
— Екатерина Александровна, познакомьтесь с моим товарищем, — обратился к ней писатель. — Рихард Зорге, немецкий журналист-коммунист, он же Зонтер, печатается в «Коммунистическом Интернационале».
— Зонтер… Да, да, припоминаю. Так это ваши статьи сушили мне мозги в течение трех лет?! «Своеобразный характер возрождающегося германского империализма», «Империалистическая политика на Дальнем Востоке», «Дипломатия доллара» и так далее… — Катя рассмеялась.
— Будем считать, что мы знакомы уже три года, — с улыбкой ответил Зорге, крепко пожав протянутую Катей руку.
— Рихард хотел бы позаниматься русским языком, — снова обратился писатель к Кате. — Я вспомнил, что вы работаете корректором в типографии и, следовательно, самый грамотный среди нас человек.
Катя вопросительно посмотрела на немца.
— Да, это так… — серьезно подтвердил он слова писателя. — Хочу изучать грамматику.
— Я действительно корректор, но сильно сомневаюсь в своих педагогических способностях, — с юмором ответила Катя.
— Не отказывайтесь… — просительно произнес писатель. — Рихард не будет особенно взыскательным, — пошутил он.
— Да, да, я буду очень послушным и дисциплинированным, — сдержанно улыбаясь, сказал немец.
— Не знаю, что с вами делать… У меня очень мало свободного времени. — Катя неуверенно посмотрела на немца. — Разве что один раз в неделю? — Ей явно не хотелось ему отказывать.
— Очень хорошо! Я буду вам платить! — обрадовался Рихард.
— Что вы, что вы?! — замахала руками Катя. — Я не хочу, чтобы вы мне платили.
— Ну нет! Все должно быть строго по-деловому, — запротестовал он. — Это будет удобно и вам, и мне.
— Давайте так договоримся, — решительно сказала Катя, — я буду учить вас русскому языку, а вы меня — немецкому!
— Вы шутите? — с забавной подозрительностью спросил он.
— Вовсе нет! Я много лет изучала немецкий в школе, потом в институте, но так и не овладела им. Должна же я преодолеть свою инерцию.
— Ах так? Тогда я согласен, — с лукавой улыбкой проговорил Зорге. — Только уж не рассчитывайте на мою снисходительность: я строгий педагог.
Было очевидно, что Зорге остался доволен «сделкой». Писатель почувствовал себя «третьим лишним» и, тихонько посмеиваясь, отошел в сторону. Они этого не заметили.
— У вас очень уютно. Я давно не бывал в домашней обстановке, — сказал Рихард. — Вы живете одна?
— Да, — кратко ответила Катя. Ей показалось, что он излишне внимательным взглядом окинул комнату, и она почувствовала неловкость за убожество своего жилища. Старые разнокалиберные стулья, сильно подержанный, несвежий диван, стол, примитивная этажерка, набитая книгами. У окна притулился взятый напрокат видавший виды клавесин.
В Москве с жильем проблема. Квартира была сделана предприимчивой Катиной хозяйкой из пустого полуподвала. По приезде из Италии Катя сняла у нее угол. Потом хозяйка сильно заболела, и сестра увезла ее к себе в Ленинград. Так Катя оказалась обладательницей этой квартиры. Мебель, кроме клавесина, осталась от прежней хозяйки. Скудные средства не позволяли Кате сменить ее.
Рихард попросил разрешения посмотреть книги.
— О, Гете, Шиллер! — обрадованно сказал он. — Я научу вас читать их по-немецки.
Со страстью книголюба перелистывал страницы русской классики. Перебрал томики стихов: Блока, Ахматовой, Есенина, Пушкина, Маяковского. Наткнулся на альбомы и буклеты, привезенные Катей из Италии. Просыпал вложенные туда открытки, извинился.
— Издано в Риме? — удивленно проговорил он, листая альбомы.
— Да, я не так давно вернулась из Италии…
— Учились там?
Катя вздохнула, сказала ровным, каким-то бесцветным голосом:
— Я жила там с мужем, сначала на Капри, а потом на севере, в Мерано, это почти на границе с Австрией. Там я и похоронила мужа. Он долго болел.
— Ах вот что… — с нотой соболезнования в голосе тихо проговорил он и стал еще внимательнее рассматривать проспекты. — Я тоже бывал в Италии, — после некоторого молчания вдруг сказал он. — Это было в двадцать втором году. Проехал от Милана до Неаполя. Был в Риме, во Флоренции, в Венеции, в Неаполе, ну и конечно, в Помпеях! Уйма впечатлений.
— А я впервые узнала о Помпеях по картине Брюллова «Гибель Помпеи», — призналась Катя. — Картину сочла за красивую выдумку художника. И, только очутившись там, на месте, испытала настоящее потрясение. Оказывается, это было в самом деле. И вот, через две тысячи лет я хожу по улицам этого города, такого уютного, солнечного, поросшего знакомой мне с детства травой. Я чувствовала себя так, будто вернулась на далекую родину… Как вы думаете, почему нас так волнуют древние развалины?
— Я задавал себе этот вопрос, анализировал… — после некоторого молчания произнес Рихард. — Пришел к выводу, что человеку присуще докапываться до основ. Очевидно, в развалинах древности мы вольно или невольно ищем ответа на современные вопросы.
Он посмотрел с улыбкой на Катю.
Она почувствовала, как загорелись ее щеки, как учащенно забилось сердце. «Что это? Я хочу ему понравиться?» — поймала она себя на крамольной мысли. И тут же весело подумала: «Ну и что?!»
— Вы играете? — Рихард кивнул в сторону клавесина.
— Немножко, для себя…
Катя явно скромничала. В петрозаводской музыкальной школе их руководитель Юрий Александрович Шапорин отмечал незаурядные музыкальные способности своей ученицы Кати Максимовой. По окончании школы подарил ей на память свою фотокарточку, на обороте которой написал шуточные стихи:
Мне стоит только написать:
Юрий Александрович теперь композитор и живет в Москве, и она, Катя, часто представляет себе свою встречу с ним.
Рихард стал «своим» среди друзей Кати. Но потребность в интимном общении все возрастала, соответственно увеличивалось количество уроков на неделе — они стали встречаться почти каждый день. Их неудержимо влекло друг к другу. Чередовались уроки русского и немецкого. Рихард добросовестно зубрил русскую грамматику и писал диктанты. Строго спрашивал с Кати заданное им по немецкой грамматике. Занятия проходили живо, весело. А когда утомлялись, Катя играла на стареньком клавесине фантазии и вариации любимого им Моцарта.
Рихард слушал музыку и задумчиво смотрел на Катю. В такие минуты ей казалось, что их души радостно перекликаются между собой.
Когда он долго не приходил, она испытывала томительное беспокойство, необъяснимую сладостную тоску. Наконец с ужасом поняла, что полюбила этого человека, очень сложного, загадочного, с героическим прошлым. Что за новые испытания готовит ей эта любовь? Может быть, отступить, пока не поздно? Сослаться на занятость и больше не встречаться? Когда Юрий Николаевич умер, ему было тридцать шесть, а ей — двадцать три. Сейчас ей двадцать шесть, а Рихарду тридцать пять. Но дело не в количественном соотношении лет. А в том, что ее чувство к Рихарду носит совсем иной характер. Перед ней был сильный, смелый человек… И вообще, кто-то сказал, что в любви много иррационального, и, наверное, не стоит гадать, почему ее так неудержимо влечет к этому человеку. Влечет, и все. И сопротивляться уже поздно.