Страница 29 из 100
— Молодежь бежит от Михаила Чехова к Мейерхольду! Говорят, их знаменитый руководитель ударился в мистику.
— Значит, не такие уж эти актеры находка для Чехова, если он расстался с ними, — язвительно заметил известный театральный критик.
— Не скажите! — возмутился актер. — Просто им надоела мертвечина: все, мол, Гамсун, да Метерлинк, да Андрей Белый… Хотим современного героя!
— У Мейерхольда они тоже не разживутся современным героем. Все «Бубусы» да «Рогоносцы», а спектакли его — ребусы.
Все засмеялись.
— Неправда! — возмутился актер. — А «Зори»? А «Лес»? А «Доходное место»? Наконец, «Ревизор»?!
Критик иронически усмехнулся:
— Какие же тут новые герои? Классика шиворот-навыворот… Смотрел я мейерхольдовского «Ревизора». Пошлый фарс. Сидел и возмущался: разве это Гоголь? Все персонажи идиоты какие-то. Ведь и меру знать надо.
— А все-таки сидели, не ушли, — насмешливо заметил актер. — Кстати, Луначарский дал восторженный отзыв на мейерхольдовского «Ревизора».
— Луначарский… Просто Анатолий Васильевич еще надеется сделать из декадента Мейерхольда приличного революционера. Как там у него? «Глубоко своеобразный театрально-революционный реализм…» Ха! «Глубоко своеобразный…»
— Что бы мы тут ни говорили, а Мейерхольд интересен! Свежая струя в театре, — подал голос молодой драматург из МОДПИКа. — МХАТ устарел, выродился в эпигонство. Скучная чеховщина, нытье дядей. Ваней и барышень Маней. Этакий безыдейный пессимизм.
— Много вы понимаете! — рассердился известный критик. — Повторяете слова своих пролеткультовских и рапповских вожаков — Блюмов, Авербахов и иже с ними, этих младобуржуазных, как их окрестил Луначарский, демагогов, которые на словах дерутся за гегемонию пролетарского театра, а на деле захватывают все руководящие посты в искусстве и литературе.
— Вы заскорузлый ретроград! — зло проговорил молодой актер. — Ах, утонченные переживания! Ах, страсти-мордасти! Пролетариату все это смешно и не нужно.
— А вы-то откуда знаете, что нужно пролетариату и что не нужно? — Критик с презрением отвернулся от молодого актера. — Тоже, назвались учителями… Пролетариат без вас как-нибудь разберется, что ему нужно и что не нужно…
Стараясь смягчить резкий тон известного критика, в разговор вступил пожилой актер, до этого молча сражавшийся в шахматы с писателем из МОДПИКа:
— Между прочим, Станиславский очень уважительно относится к биомеханике Мейерхольда. Искусство владеть своим телом на сцене… О-о! Это я вам скажу… У меня был синдром: я не знал, куда девать свои руки. Они у меня кувалдами висели по бокам. Понадобилось немало времени, чтобы научиться владеть ими на сцене. Так что я за биомеханику — это же целая наука по изучению актером механики своего тела.
— Согласен, если эту самую биомеханику не превращать в формальный метод, как это сделал Мейерхольд. Искусство не терпит механистичности. Актер прежде всего индивидуальность, а не марионетка в руках режиссера.
— А метод Станиславского? — вновь подал реплику молодой драматург. — Актер должен вживаться в роль через какие-то мелочи, это называется сквозным действием. Нудное копирование жизни. Театр все же должен быть театральным, как у Таирова, например.
— Да в этот МХАТ уж никто и не ходит! — сердито проговорил молодой актер. — Скука…
— А кто ходит на ваши бубусы-ребусы? — ехидно спросил известный критик. — Формалисты обрадовались: бис! Наоткрывали студий, а коммерция раз их по головам! Театры пустуют, актеры ничего не зарабатывают…
— Неправда! — загорячился молодой актер. — К Мейерхольду не пробиться…
— Бывает. Но каков зритель? Зажиревшие нэпманы, неразборчивый обыватель. «Великодушный рогоносец», «Д. Е.», «Озеро Люль» как раз для них. Театр и держится-то на Бабановой.
— Остальных вы, значит, зачеркиваете? — ехидно спросил молодой актер.
— Не зачеркиваю, но и не восторгаюсь… — отрезал критик, явно поддразнивая молодого актера.
— Вы слишком строги, метр, — заметил критику пожилой актер. — Там есть незаурядные молодые дарования, такие, как Игорь Ильинский, Эраст Гарин…
— Так они сбежали от Мейерхольда! — захохотал критик. — Какой же уважающий себя талант позволит помыкать собой? Кажется, Игорь Ильинский заявил: «Мы не обезьяны, чтобы лазать по конструкциям!»
— Да, они уходили и вновь возвращались. Тот, кто работал с Мастером, навсегда останется в плену его таланта.
Катя грела очередной чайник кипятку и с глубоким интересом прислушивалась к спору. Мейерхольд часто гастролировал со своим театром в Ленинграде. Они, студенты Института сценических искусств, относились к его спектаклям с веселым интересом. Сложные конструкции на сцене, декорации, оформленные кубофутуристической живописью, неожиданный рисунок мизансцен — все было ново, необычно. Привлекала экспрессия спектаклей. Мейерхольд был сторонником театральной условности. Он считал, что на сцене нужно представлять. Например, театрально представить страх, горе, радость, гнев. Определенная поза, движение вызовут у актера рефлекторную возбудимость. Спектакль требовал выверенной формы. Мастер показывал актеру, какие делать позы, движения в тот или иной момент. Давался полный рисунок роли, которому актер должен был беспрекословно подчиняться. Для каждой пьесы на сцене воздвигались конструкции, на которых разыгрывалось действо. Как в кукольном театре.
Мейерхольдовцы издевались над «аками», над их «тренировкой психического аппарата».
Приезжал Мейерхольд и к ним в Институт сценических искусств. Слушали его с настороженным любопытством. Бывший режиссер императорских театров, коммунист, заведующий театральным отделом Наркомпроса и… футурист!
В учебных спектаклях пытались подражать мейерхольдовским приемам, но руководитель их курса Леонид Сергеевич Вивьен решительно пресекал такие попытки. «Таланту нельзя подражать, — говорил он, — у таланта можно только учиться».
Вивьен… Судьба явно баловала ее, Катю: второй раз сталкивала с яркой индивидуальностью, выдающимся мастером сцены. Она многому научилась у него не только как у педагога, но и как у человека. Сдержанность, интеллигентность, чувство юмора делали его близким студийцам и любимым. Он как-то облагораживал их всем своим поведением, заставлял глубже всматриваться в себя, заниматься самовоспитанием. Он хотел, чтобы каждый из них стал личностью.
Его воспитателем был знаменитый Давыдов. Первые роли он играл с Варламовым, Савиной. Но его тянуло и к Мейерхольду, за что, по его словам, Давыдов на него очень сердился. Давыдов считал, что Мейерхольд портит молодых актеров. Сам Вивьен ценил Мейерхольда как талантливого режиссера, но сурово осуждал мейерхольдовщину — грубое, поверхностное подражание.
Институт сценических искусств был создан из Школы актерского мастерства, которой руководил Вивьен, и «Курсов мастеров сценических постановок», возглавляемых Мейерхольдом. Художественные принципы у этих школ были очень разными. Вивьен хотел действовать на зрителя мыслью, Мейерхольд — формой как раздражителем на чувственное восприятие. Мол, все необычное привлекает внимание. Он считал, что театр должен быть театральным, и все равно, что ставить, подлинное содержание театра — мастерство актера. Всякое проявление «нутра», «переживания» на сцене называл «психоложеством».
В институте было сильное влияние формалистов. Кате повезло — их курс вел Вивьен, сторонник реализма сценической жизни актера, но это не мешало ему учиться у других театральных школ, соединять в своем репертуаре классику и современность.
Из наиболее способных курсантов института он создал Театр актерского мастерства. В труппу этого театра входили: Николай Симонов, Василий Меркурьев, Борис Чирков, Юрий Толубеев, Николай Черкасов. Катя тоже была замечена Вивьеном и включена в труппу. Это считалось большой честью. Перед выпуском из института Вивьен готовил ее на роль Виринеи из инсценированной повести Сейфуллиной «Виринея». Работа шла очень успешно, осенью предполагалось поставить пьесу в ТАМе. И если бы она не уехала с Юрием Николаевичем… Если бы.